КРУГЛЫЙ СТОЛ ПОЛИТОЛОГОВ НА ТЕМУ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Плиско М.К.: У Михаила Булгакова есть выражение, ставшее крылатым, что, мол, разруха в обществе является следствием разрухи в головах. Конечно, всякое сравнение хромает, но нельзя ли то же самое сказать о политических процессах, которые происходили в Беларуси в конце 80-х гг.? Ведь если бы тогда у белорусской элиты имелся приемлемый проект развития общества, то, возможно, сегодня мы не имели бы столь печальных результатов своей деятельности. С середины 90-х гг. под руководством "железной" руки начал реализовываться новый политический проект, а мы как не имели, так и не имеем ни свободы, ни колбасы. Но могло ли быть в то время иначе? Могла ли страна пойти по тому пути развития, по которому пошли наши соседи: Польша Литва, Латвия и даже Россия? Может быть, нам не хватило для того, чтобы пойти по пути демократии и рынка, того, что раньше называли идейным обоснованием проведения реформ? Понимала ли элита - партийная, государственная, хозяйственная, гуманитарная и т.д., что такое демократия и рынок и, грубо говоря, с чем их едят? Понимала ли она значение политической теории для перехода к демократическому обществу? Скорее всего - нет.

В своё время меня поразил такой факт. Так называемая неоконсервативная революция в странах Запада, приведшая к потрясающим успехам в развитии экономики и культуры, произошла в начале 80-х годов. Но идеологическая подготовка к её проведению заняла не один десяток лет, по крайней мере, она началась с конца 50-х годов. И не только идеологическая, но и организационная. Были созданы десятки институтов в различных сферах общественной жизни, если угодно - целая неоконсервативная сеть учреждений, которая занималась распространением нового подхода к решению общественных проблем. И если бы неоконсерваторам не удалось осуществить своеобразную революцию в умах, если бы они не подготовили идейную почву для восприятия неоконсервативных ценностей - вряд ли им удалось бы в короткий срок достичь столь потрясающих успехов. Так, может быть, нечто подобное происходит у нас сейчас? Да, нам не удалось с ходу перейти к демократии и рынку. Но, может быть, сейчас, десять лет спустя, общество и, в первую очередь, элита идейно "созрели" для восприятия ценностей демократии и рынка? А может быть, у нас ничего и не изменилось, и общество, а вместе с ним и элита, по-прежнему пребывает в летаргическом сне?

Бобрович В.И.: В плане отношения к политическим знаниям, как и к политике вообще, мы находимся в очень странной ситуации. Первый политик нашего государства - президент - пугает всех, заявляя, что занятие политикой - это грязное дело, советует никому ею не заниматься, что он сам будет тянуть эту ношу и т.д. и т.п. И это при том, что демократия основана на политическом участии, на знании граждан о политических процессах, на их способности судить об этих процессах и контролировать их. Не только обыватель, но и те, кто по долгу службы занимается политикой, также зачастую не понимают роли политических знаний в жизни общества. Во время одной из дискуссий, которая проходила в журнале "Адкрытае грамадства", Валерий Карбалевич очень верно заметил, что главной причиной наших бед является неготовность политической элиты и общества воспринять ценности демократии и рынка. Подобное отношение к политике и, в частности, к политическим знаниям можно объяснить воспроизведением у элиты и интеллигенции прежних советских стереотипов. Тогда в моде было отрицательное отношение к политике и к идеологии вообще. Это был стихийный протест интеллигентных людей против излишней заидеологизированности в обществе и всеобщего лицемерия, царившего в политике. Существовавшая в то время наука о политике - научный коммунизм - обслуживала исключительно интересы партийной верхушки. Надо было партии обосновать победу коммунизма через двадцать лет - обосновывали. Когда стала очевидной лживость этого постулата - придумали концепцию развитого социализма. Поэтому не случайно аполитичность стала символом советской эпохи. Для нормальных людей моральным считалось "не вляпаться во власть". Другого отношения к политике идеологический диктат породить не мог. Когда в период перестройки появился новый предмет - политология, отношение к нему, как и следовало ожидать, было соответствующим, т.е. негативным. Никто её не хотел воспринимать всерьёз. Но времена изменились, и сейчас демократия не может строиться на подобном отношении к политике. Может быть, именно поэтому сегодня она делается не интеллигентными людьми и не в рамках демократической традиции и процедуры. Справедливости ради следует сказать, что дистанцирование интеллигенции от политической науки нельзя объяснить только воспроизведением прежнего негативного к ней отношения. Дело обстоит гораздо сложнее. Процесс усвоения политических знаний обладает рядом гносеологических особенностей. В отличие от других наук, которые оперируют специальным категориальным аппаратом, в политологии сплошь и рядом используются привычные для всех термины и понятия. Это создаёт иллюзию простоты, доступности политических знаний для всех и вся. Каждый из нас с гордостью заявляет: уж в чём в чём, но в политике-то я разбираюсь. Особенно это характерно для людей, которые волею судеб оказались на вершине власти и никогда серьёзно не изучали политических наук. Это ведёт к упрощенчеству в понимании развития политических процессов и создаёт ложное представление о многих политологических понятиях. Так, например, понятие "разделение властей" превращается из системы сдержек и противовесов властей в обыкновенное разделение труда по управлению государством, а понятие "правовое государство" сводится к верховенству закона и только, но ведь закон может быть и не правовым, посягающим на неотъемлемые права и свободы человека. Вспомните, ещё Гегель говорил, что рассуждать о философии и воспитании может каждый, а уж о политике тем более. Но такой упрощенческий подход чреват негативными последствиями, и мы в этом уже успели убедиться.

Грицанов А.А.: Пожалуй, можно согласиться с Вячеславом Ивановичем о довольно-таки странной ситуации с положением политических знаний у нас в конце 80-х - начале 90-х годов. В этой связи я хотел бы указать на два момента. Да, действительно, первоначально у нас в науке господствовали моноидеологические построения, т.е. марксистские, даже не марксистские, а скорее вульгарно-материалистические. В конце 80-х на нас хлынул поток западной литературы - политологической, социологической, философской, методологической, на основе которой можно было бы попытаться выстроить некие проекты социального развития общества. Но мы столкнулись с тем, к чему многие оказались не подготовленными. На западном политическом рынке всегда существовало и существует множество теоретических построений, по-разному объясняющих развитие общественных процессов или основополагающих понятий демократии и рынка. Действительно, что такое "демократия"? Это власть большинства или общество, в котором гарантируются права меньшинства? Рынок в духе построений лорда Кейнса или либертарианцев? Другими словами, на Западе нет и не может быть готовых рецептов общественного переустройства или исчерпывающих объяснений, что из себя, например, представляет демократия или рынок, которые можно было бы механически перенести на белорусскую почву. Интересно отметить и то обстоятельство, что у нас на книжном рынке по вполне понятным причинам преобладала американская обществоведческая литература. А её авторами во многих случаях была американская профессура, известная всему миру своими левыми взглядами. Это имело негативное влияние, если так можно сказать, на не очень продвинутые и неокрепшие умы белорусских политиков и обществоведов, которые, в общем-то, никогда всерьёз не изучали даже марксистскую литературу. Они если и читали Маркса, то только в изложении "товарища Сталина". Но теперь они получили шанс подкреплять свои доморощенные построения авторитетом заокеанских профессоров, которые, в свою очередь, не имели возможности испытать на собственной шкуре прелести сталинского социализма. Это во-первых. Теперь несколько слов о социологии и о возможностях применения этой науки у нас. Я считал и считаю, что пока применение социологических методов для исследования белорусского общества может иметь только условное значение. Социология является нормальным инструментом для исследования состояния общества, которое можно назвать гражданским, общества, в котором у людей на базе частной собственности сформировались нормальные экономические интересы. Тогда социология как наука будет не только фиксировать температуру тела больного человека, но и, определив диагноз, указывать способы его лечения. Приведу только один пример. Накануне выборов в Палату представителей все социологические службы давали цифру 50-60%-ой явки избирателей на выборы. Однако можно ли говорить всерьёз о каких-то цифрах, если мы точно знаем, как происходит голосование у нас в сельской местности? А голосует деревня не добровольно, а принудительно, как скажет местное начальство. Можно ли в этой ситуации говорить о том, каким было отношение белорусского избирателя к подобным выборам и разглагольствовать о каких-то серьёзных социометрических исследованиях? Вряд ли. Не случайно, вопреки официальным цифрам о явке белорусских избирателей на выборы, в западных источниках всюду указывается другая цифра - 36%. И, на мой взгляд, эта цифра более достоверна, чем та, которая получена социологами на основании данных социологических исследований. Я считаю, что в Беларуси пока нет реальных оснований для существования такой серьёзной науки, как социология. И это не потому, что у нас нет своих квалифицированных кадров: они-то как раз есть, - проблема в особенностях белорусского общества, которое по своей сути носит феодальный характер, в котором у людей ещё не оформились экономические интересы. Это во-вторых. И последнее замечание. Сейчас среди московской, да и части белорусской элиты стало модным увлечение серьёзными философскими, социологическими и политическими построениями и концепциями. Началось чуть ли не соревнование, кто что прочитал и кто что знает. Эту часть работы, конечно, надо делать, но не это самое главное на пути достижения демократического общества. Лечить необходимо, как это ни парадоксально может прозвучать, не только народ, но и элиту. И начинать надо не с изложения высоких теорий, а пропаганды элементарных понятий, присущих демократическому обществу. Если эти понятия будут по-разному пониматься, если для большинства населения они останутся пустым звуком, то мы ничего путного не добьёмся. Смотрите, ведь у нас в отличие от западного обывателя слово "коммунизм" по-прежнему ассоциируется не с ГУЛАГом, а с молочными реками и кисельными берегами. Можно ли "войти" в рынок, если у большинства населения остаётся отрицательное отношение к частной собственности и частным собственникам, особенно, к торговцам? Вообще, надо сказать, на Западе, особенно в Америке, существует эффективная защита ценностей демократии. Это находит своё проявление и в литературе, и в искусстве, и в образовании, и особенно в кино. Ни в одном американском кинофильме вы не увидите, чтобы понятие "коммунизм" могло вызвать у зрителя позитивную ассоциацию. У нас же, как я уже говорил, большинство населения ничего плохого не видит ни в коммунистах, ни тем более в слове "коммунизм". Я бы даже сказал так: пока в сознании людей будут возникать позитивные ассоциации с понятиями, которые нам принесли неисчислимые бедствия, мы не сможем вырваться из своего мрачного прошлого, и до тех пор профессор Шушкевич, рассказывая, как было плохо раньше и как будет хорошо при демократии, будет говорить в пустоту. Вспомните, что говорил З. Фрейд о роли и значении свободных ассоциаций в жизни человека, и вам всё станет понятным. Главное, что нам необходимо сделать сейчас, - это определить пути лечения общественного сознания, в том числе и интеллигенции. И начинать эту работу надо с системы образования, с учеников старших классов, учителей, студентов, преподавателей ВУЗов, журналистов, с написания новых учебников и утверждения новых учебных планов.

Бугрова И.И.: Я согласна с тем, что пришла пора взяться за очищение содержания терминов и понятий, которыми оперирует не только массовое сознание и СМИ, но и политологическая наука. А это, в свою очередь, невозможно сделать без реабилитации роли социально-политических знаний в жизни общества. Период, о котором мы сейчас говорим, я разделила бы на два условных этапа. Первый - это конец 80-х - начало 90-х годов, когда на нас обрушилось море социально-политической информации: и своей, доморощенной, и зарубежной, переводной. Такие понятия как "демократия", либерализм", "права человека", "рынок", "свобода", которые ещё вчера были далёкими и недоступными, а от этого и более желанными, вдруг вошли в нашу жизнь. Они были похожи на некие заморские фрукты: их хотелось вкушать как можно больше и казалось, что это никому не может навредить. В обществе в то время царила эйфория. Многие искренне верили, что стоит только показать порочность старой коммунистической системы, как всё автоматически наладится и наступит новое общество. Всем всё казалось простым и понятным. Все были увлечены демократическими идеями и рынком, хотя на самом деле мало кто себе представлял, что же это всё-таки такое. Но чудес не бывает. Жизнь - не сказка, и из гоголевской шинели, пусть даже по западным лекалам, нельзя в одночасье сшить приличный вечерний фрак. В том, что мы не смогли пойти по пути строительства нормального демократического общества, на мой взгляд, прежде всего, виновата элита. В условиях переходного общества она оказалась не в состоянии предложить народу приемлемый путь развития, хотя на политическом рынке имелось немало проектов социально-политического переустройства страны. Для этого ей не хватило политических знаний и гражданской ответственности.

В начале 90-х годов белорусское общество находилось на распутье. В условиях советского политического пространства Беларусь была наиболее спокойным регионом и чувствовала себя достаточно комфортно. Здесь, как мне кажется, в равной степени могли реализоваться несколько социальных проектов. В Беларуси, например, не существовало ярко выраженного альтернативного национального проекта, который на протяжении длительного времени вынашивала прибалтийская элита и который она с успехом смогла реализовать с наступлением перестройки и гласности. Неприемлем ей был и среднеазиатский путь обособленного развития с сочетанием элементов рынка и феодального строя. Отличалась Беларусь и от Украины, которой был присущ региональный национализм (Галиция) и извечная тяга к так называемой "самостийности". В этом плане Беларусь была "ни рыба, ни мясо". Поэтому одним из возможных вариантов развития страны мог стать проект возвращения в модернизированное советское прошлое с постепенным вхождением в рынок и элементами авторитаризма в политической жизни. Насколько мне помнится, тогда в СМИ велась даже дискуссия, что стране нужен авторитаризм, но "просвещённый", мол, без этого нельзя провести рыночные реформы и создать средний класс, который является опорой демократического общества. Тем не менее я не исключаю, что Беларусь могла пойти по "гайдаровскому" или польскому пути проведения реформ, по пути так называемой шоковой терапии. Сегодня нередко приходится слышать, что, мол, этот вариант у нас был невозможен, что народ не принял и не поддержал бы его, что люди были не готовы нести тяготы и социальные последствия реформ. Но я так не думаю. Наоборот, я считаю, что белорусское общество достаточно мобильно, что оно показало высокую степень адаптации и выживаемости в условиях так называемого "рыночного социализма", который для населения также является шоком, только, к сожалению, без терапии.

Резюмируя, можно сказать, сказать, что белорусская элита пошла по пути, который был ей более всего знаком - возврат в модернизированное советское прошлое. Этот путь не требовал особых интеллектуальных усилий. Если сказать образно, то вместо того, чтобы засесть за чтение книг, хранящихся в Александрийской библиотеке, белорусская элита пошла по пути Герострата: она предпочла их сжечь, лишь бы не вести страну за цивилизованным миром.

Плиско М.К.: Во второй половине 80-х годов мне посчастливилось выступать в двух ипостасях. Я был одним из организаторов известного тогда в кругах интеллигенции политического клуба "Современник". Мы являлись не только организаторами, но и в меру своих сил пытались учить политической науке людей, приходивших на наши заседания. Тематика была самой разнообразной: от причин появления сталинизма до рассмотрения концепций прав человека. К сожалению, наши попытки придать учёбе некий академический и системный характер закончились неудачей. Скорость, с которой происходили общественные перемены, была столь велика, что мы за ними не успевали. Поэтому многим из нас приходилось, если так можно сказать, доучиваться на ходу. Возможно, позднее наша общая недоученность и стала одной из причин возврата в советское прошлое. Для некоего рывка вперёд нам не хватило тогда поддержки со стороны государственных структур и профессиональных обществоведов. Усилий одного клуба "Современник", пытавшегося донести до начинающих политиков немарксистский взгляд на развитие общественных процессов, было явно недостаточно. Государство не только не помогало нам в нашей работе, но, наоборот, на каждом шагу вставляло палки в колёса. Единственным союзником в нашей работе были в то время "Философские четверги", организованные присутствующим здесь г-ном Грицановым. Наверное, я сгущаю краски, но, если говорить лично о себе, то, занимаясь практической партийной работой, я всегда испытывал недостаток знаний в области общественных наук. У меня просто не было времени следить за новинками политической литературы. В начале моей политической деятельности у меня для этого было гораздо больше времени, чем в бурные 90-е. Думаю, что и другие политики находились в подобной ситуации. Может быть, даже в худшей, чем я. По крайней мере, я был профессиональным историком, и в советское время чтение политической и обществоведческой литературы занимало в моей жизни не самое последнее место. Я разделяю точку зрения Ирины Ивановны, что прибалтов от возврата в советское прошлое спас долго вынашиваемый элитой этих республик национальный проект. Москва, которая являлась средоточием передовой обществоведческой мысли и ярких политических деятелей - "прорабов перестройки", также, хотя и не без труда, смогла избегнуть возврата в прошлое. Минск же в то время представлял собой в интеллектуальном плане тихий провинциальный город. Конечно, какое-то шевеление в мозгах некоторой части интеллигенции было, но в целом в среде обществоведов и политиков царил вульгарно-материалистический подход к описанию действительности. Много ли авторитетных имён мы можем назвать из академической и номенклатурной среды, которые открыто поддержали демократические процессы в нашей республике? Полагаю, что для этого хватит пальцев на одной руке. Попытки отдельных энтузиастов изменить интеллектуальную ситуацию в стране на рубеже 80-х - 90-х гг. окончились неудачей. Количество не могло перерасти в качество из-за отсутствия самого количества. Именно элита, а не народ, оказалась не готовой к восприятию ценностей демократического общества. Именно она ничего плохого не увидела в возврате в советское прошлое и, чтобы оправдать свой выбор, принялась утверждать, что, мол, народ не готов нести социальные последствия перехода к демократии и рынку. При этом некоторые из таких советских политиков были не прочь использовать терминологию и понятия, присущие демократическому обществу, для раскручивания своего имени. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать статью депутата А. Лукашенко "Диктатура: белорусский вариант?", опубликованную в "Народной газете" 25 мая 1991 года. Деятельность подобного рода политиков, любой ценой рвущихся к власти, вела, в конечном счёте, к дискредитации демократических идеалов. Для них демократическая фразеология была инструментом прихода к власти и только. Достигнув вершин власти, они стремились как можно скорее отречься от своего "демократического" прошлого и начинали говорить о демократах и о рынке только в уничижительных тонах. Это сбивало с толку многих людей, которые не были искушены в тонкостях большой политики.

Бугрова И.И.: Я согласна с тем, что проведение демократических и рыночных реформ людьми, которые имели весьма смутное представление о демократии, дискредитировало ценности и понятия открытого общества. Вспомните, как долго Кебич и его окружение тянули с принятием закона о приватизации. Отсутствие закона давало им возможность занять лучшие стартовые позиции, а значит - успеть раньше других к дележу государственной собственности. Естественно, что у населения номенклатурная приватизация не могла пользоваться симпатией и поддержкой. Не случайно в народе с подачи любителей советского прошлого приватизацию окрестили "прихватизацией", демократию стали сравнивать с хаосом, болтовней и беззаконием, а сторонников укрепления национального государства обвинили в развале экономики, поставив им в вину разрыв прежних хозяйственных связей. В этом плане мало что изменилось и после 1994 года. Происходила чудовищная демонизация ценностей демократии. Простому человеку внушали, что все его беды, как и беды общества в целом, произошли из-за отказа от прежних советских ценностей, забвения славной и героической советской истории, развала СССР, отказа от плановой экономики и вообще из-за происков "тлетворного Запада". Ну и, конечно, во всём этом виноваты так называемые демократы.

Бобрович В.И.: Я согласен с тем, что сейчас перед нами как никогда остро стоит проблема реабилитации политического знания, политики как таковой. Безотносительно к тому, вольно или невольно произошла дискредитация основных понятий демократического общества. Трудность состоит в том, что в начале 90-х гг. большинство людей, имея смутное представление об этих понятиях, всё же хотело докопаться до истины и на эмоционально-психологическом уровне благожелательно к ним относилось. Теперь же мы столкнулись не просто с незнанием, но с превратным, искажённым их толкованием. Это затрудняет работу политологов, так как теперь необходимо не только учить, но и переучивать, формировать эмоционально-положительное отношение к политике вообще.

Грицанов А.А.: Я заметил, что в нашем разговоре мы часто употребляем слово "элита". На мой взгляд, в контексте нашей дискуссии уместнее было бы употреблять термин "номенклатура", так как он более предметно отражает суть происходящих в Беларуси политических процессов. Элита представляет собой нечто более возвышенное и духовное. У нас же в начале 90-х гг. именно управленческая номенклатура при поддержке директоров и председателей совхозов и колхозов в схватке с национально ориентированными завлабами и завкафедрами смогла одержать победу. Этот слой номенклатуры и сейчас находится у власти в стране. По-моему, наши политологи и социологи ещё не осознали того простого факта, что и в Беларуси, и в России, да и во многих других странах демократия не побеждала да и не может победить на выборах. Победа Ельцина в 1991 году на президентских выборах была следствием протестного настроения людей. Избиратели голосовали не столько за Ельцина, сколько против всех других кандидатов. Поэтому победу Ельцина нельзя рассматривать как победу людей, сделавших осознанный выбор в пользу ценностей демократического общества. Примерно то же самое произошло и в Беларуси в 1994 году. Для людей главным было голосовать не за Кебича. По чистой случайности для обывателя наиболее подходящим среди других кандидатов оказался нынешний президент. И людям было совершенно не важно - демократ Лукашенко или нет, главное, чтобы не прошёл надоевший всем Кебич. Повторю ещё раз: на мой взгляд, и в Беларуси, и в России у демократов в обозримом будущем нет и не будет никаких шансов прийти к власти посредством победы на выборах. Возможно, это заявление кому-то покажется слишком жестким, но я думаю, что это и есть та "сермяжная" правда, которую мы хотим узнать. И причина этого не столько в элите или номенклатуре, сколько в особенностях самого белорусского народа. Дело в том, что в силу ряда исторических факторов белорусский народ претерпел значительные изменения, и сегодня как никакой другой народ в мире является искусственно созданным образованием. Вспомните демографические последствия последней войны, наплыв в Беларусь военных пенсионеров, вытеснение белорусского языка из сферы повседневного общения и т.п. С другой стороны - из Беларуси Москва забирала к себе лучшие кадры, которые, однажды попав в столицу империи, навсегда утрачивали свою национальную идентичность. Эту особенность Беларуси мы должны учитывать, когда ведём разговор о проблемах демократии и политического знания. Попутно обращу ваше внимание на такой интересный момент. Английский язык - единственный язык в мире, в котором слово "freedom" имеет два значения. В переводе на русский язык это звучит так: "свобода от..." и "свобода для...". У нас же на обыденном уровне понятие "свобода" ассоциируется с поведением, которое можно выразить словами: "что хочу, то и ворочу", т.е. с беспределом и анархией. Именно так понимает это слово обыватель, именно такую трактовку этого понятия можно услышать в курилках и в разговорах на кухнях, т.е. там, откуда берёт своё начало большая политика. Я бы даже сказал так: пока мы не наполним содержание этого понятия цивилизованным, европейским смыслом, мы будем находиться в том состоянии, в котором находимся сейчас.

На мой взгляд, вообще в мире существуют две-три исторические нации, которые продвигают весь остальной мир по пути прогресса и демократии. Во-первых, это французы, которые отстроили в начале XIX века Европу и, в первую очередь, Германию. Вообще, французы, видимо, единственный народ в мире, где философия вот уже на протяжении последних 150 лет преподаётся в школе в качестве основного предмета и где существует совершенно иной интеллектуальный климат. Во-вторых, это американцы, которые уже в XX веке заново отстроили Японию и Германию. Сейчас эти страны являются процветающими демократическими государствами. Россияне же никогда не являлись исторической нацией и тем более ею не являются белорусы. Как это уже было в прошлом, Беларусь может создать себя "по образу и подобию" или своего более сильного восточного соседа, т.е. России, и тогда мы станем вновь Северо-Западным краем, или западных государств - например, по польской или югославской модели. Но в любом случае для Беларуси внешнее воздействие на процесс создания демократического общества будет иметь решающее значение.

Бобрович В.И.: Мне кажется, что у нас завязался достаточно интересный разговор и что мы говорим об одной и той же проблеме, только на разных этапах её развития. Если я правильно понимаю г-на Грицанова, то сегодня дело не столько в политической теории и знаниях, сколько в особенностях менталитета и политической культуры народа. В этом утверждении есть известная доля истины. Конечно, "идти в народ" с чистой теорией бессмысленно. Но я не могу полностью согласиться с этим подходом. Часто за ним стоит нежелание учиться западной политической науке, что, мол, она нам не подходит, что нам надо нечто своё, особенное. Поэтому мы должны сформулировать свое собственное видение и демократии, и свободы, и прав человека, и рынка. Вспомните, как пытались трактовать понятие "демократия" большевики. Есть, мол, буржуазная демократия, а есть наша - пролетарская, которая на порядок выше их "загнивающей" демократии. Точно так же сегодня поступают и идеологии, обслуживающие нынешний режим, да и сам президент. Дело доходит до предложений о написании своих собственных доморощенных учебников по политологии, социологии, которые не должны походить ни на какие другие и которые должны отражать уникальность и самобытность белорусского пути развития. Опасность подобного подхода я вижу в том, что в этом случае теряются объективные критерии для оценки как существующего режима, так и общественного развития в целом. Так можно договориться до того, что сегодня в Беларуси уже существуют демократия, рынок, свобода слова, вероисповедания и т.д. Конечно, каждая страна имеет свою специфику, то, что отличает её от других стран. Западная политическая культура тоже не представляет собой единого целого. Тем не менее, в основополагающих понятиях современной теории демократии есть нечто общее, универсальное, без чего демократия теряет свой смысл. Без кропотливой работы по политическому просвещению народа я вообще не представляю себе, как можно перейти к демократическому обществу. Мы должны преодолеть настроения воинствующего антиинтеллектуализма, которые распространились в настоящее время не только среди обывателей, но и части интеллигенции и номенклатуры. В противном случае люди ещё длительное время будут оставаться жертвами популизма и объектом политического манипулирования со стороны властей.

Я не отрицаю того, что, преподавая политическую науку, мы должны учитывать национальную специфику той или иной страны, и всё же необходимо определить основополагающие принципы демократии и рынка, иначе мы просто не поймём друг друга и будем вести разговор на разных языках. Как только мы сделаем это, можно будет перейти к изучению проблемы реализации этих принципов в той или иной стране. Пока же на протяжении последних десяти лет никаких сдвигов в этой области у нас не происходит. Тот, кто этого не видит, не может понять и смысла деятельности западных фондов в бывших посткоммунистических странах. Некоторым политикам кажется, что они впустую тратят деньги, пытаясь привить "чуждые" нашему народу ценности. По их мнению, эти средства можно было бы направить на реализацию других, более важных программ, например, социальных. Если наша интеллигенция не понимает важности политического образования, то сможет ли она повести за собой народ и можно ли в этом случае говорить о ней как элите?

Грицанов А.А.: Я всё же хотел бы вернуться к проблеме геополитического выбора в развитии Беларуси. Без этого нельзя адекватно оценить политические процессы, которые у нас происходят. Если белорусская номенклатура, а вместе с ней и народ выберут российский вектор развития, то мы окажемся на обочине европейской цивилизации. Лично я уверен, что к России еще длительное время будут неприложимы постулаты западной политической науки. Россия - это страна с другой системой ценностных координат. Философскую основу её развития составляет евразийство. Не случайно все попытки модернизации этой страны по западноевропейским моделям завершались крахом. Беларусь в этом плане - совершенно иное дело. У неё есть реальный шанс стать нормальной европейской страной подобно тому, как это произошло, например, с Польшей, Словакией или Чехией. Для этого нашей номенклатуре необходимо последовательно ориентироваться на Европу, выбрать западную модель развития и западную систему ценностей. И в этом плане еще не всё потеряно, несмотря на политику, которую проводит нынешний режим. Обратите внимание, что за гуманитарными знаниями наша молодёжь едет не в Москву, а в Европу, а ведь именно она через какое-то время будет оказывать решающее воздействие на выбор геополитического вектора развития страны. Лично меня это радует и обнадёживает.

Плиско М.К.: Я всё же не согласился бы с Вячеславом Ивановичем, что за последнее десятилетие у нас мало что изменилось в области политического образования. Определённые сдвиги произошли, и, на мой взгляд, весьма существенные. В начале 90-х гг. в стране в области гуманитарного образования, в том числе и политического, безраздельно господствовал вульгарный марксизм. Теперь у нас есть частные высшие учебные заведения, где студенты имеют возможность изучить последние достижения западной политологической, социологической, правовой и философской мысли. Белорусское общество стало более открытым, появились независимые СМИ и неправительственные общественные организации, в библиотеках не стало так называемых спецфондов, больше стало издаваться западной литературы по общественным наукам. Проводятся семинары, научные конференции по проблемам гражданского общества и рыночной экономики, а молодёжь, как здесь уже говорилось, имеет возможность уехать учиться в европейские страны. Появились наконец-то собственные ученые и преподаватели, не уступающие по квалификации своим западноевропейским коллегам. И особенно большой прогресс наблюдается среди активистов оппозиционных политических партий. Радует то, что подавляющее большинство из них разделяют и исповедуют, по крайней мере на словах, демократические ценности. Всего этого не было в начале 90-х гг. Другое дело, что пока эти количественные изменения не привели к качественным как в сфере политического образования, так и в массовом общественном сознании. Это могло бы произойти, но, к сожалению, существующий режим не проявляет в этом никакой заинтересованности. Наоборот, в укоренении западной системы ценностей он видит угрозу своему существованию. Отсюда и заявления президента о том, что он не поведёт свою страну за цивилизованным миром. Но, несмотря на эти заявления, белорусская номенклатура очень болезненно переживает изоляцию от Европы, невозможность туда беспрепятственно выезжать. Следует сказать, что десятилетие независимого развития привели к тому, что у нас наконец-то появился слой номенклатуры, который обладает навыками управления страной как самостоятельным государством. В конце 80-х годов трудно было представить себе белорусского чиновника, который бы действовал без оглядки на Москву.

Я согласен, мы не должны изобретать велосипед. Не может быть какой-то особой белорусской демократии - хватит, у нас уже была советская, но все же важно, чтобы на прилавках магазинов мы видели больше отечественных книг и учебников по обществоведческой проблематике, написанных именно белорусскими авторами и на основе белорусского материала. Наконец, у нас должны появиться своя собственная политологическая школа, собственный авторитетный политологический журнал и собственные традиции в сфере политического знания. Тогда мы станем интереснее своему читателю, нас больше будут уважать за пределами страны. Уверен, что без этого мы не станем нормальной демократической страной.

Бугрова И.И.: Я думаю, что пришла пора вспомнить, что мы европейская страна, что мы всегда жили и будем жить в Европе. Это воспоминание о Европе особенно важно для молодежи. Ведь во времена Великого Литовского княжества мы находились в контексте становления европейских демократических традиций. Мы не должны забывать о Статуте Великого Литовского княжества, передовом для тогдашней Европы своде норм права, действовавшем почти до середины XIX века. Ничего подобного в России тогда не было. Это должно облегчить нам усвоение демократических ценностей современной Европы. И, видимо, не случайно сегодня власть взялась за переписывание учебников по истории, в которых уже почти ничего не говорится о тех исторических, политических и культурных событиях, которые сближали нас с Европой. Я не берусь утверждать, являемся ли мы исторической нацией, но в одном я убеждена: какие бы тяготы ни выпадали на долю того или иного народа, он способен создать свое демократическое государство. Примером этому может служить маленькая Швейцария, которая, как и Беларусь, находилась в сфере интересов более могущественных соседей. Мы должны помнить, что просто так, без усилий и гражданской ответственности каждого, у нас не появятся демократия и рынок. Демократия - это процесс, и демократии надо учиться. Один американский судья очень удачно сказал, что демократия - это умение жить вместе, это образ жизни, где каждому предоставлена возможность свободы выбора.

В последнее время я с тревогой наблюдаю, как сокращается время, отводимое в учебных планах на изучение общественных наук, в том числе - политологии. Я думаю, что мы не должны этого допустить, тем более что, на мой взгляд, сегодня в обществе ощущается потребность в политических знаниях, люди хотят разобраться, что всё-таки с нами происходит и куда мы идём. Перед нами стоит задача восстановления первоначального неискажённого смысла понятий, характеризующих демократическое общество, мы должны вернуть им доброе имя.

Плиско М.К.: Я согласен с Ириной Ивановной, что демократия - это процесс, что демократии надо учиться и что без усвоения основных понятий, характерных для демократического общества, мы не сможем сдвинуться с мертвой точки. Но, на мой взгляд, теория не должна расходиться с практикой. Иногда мне кажется, что именно из-за этого и происходят наши беды. На словах никто из политиков не выступает против основных принципов демократии, но в жизни, в реальной политической деятельности они часто поступают совершенно по-другому, по-большевистски, и не только когда ведут борьбу со своими политическими противниками, но и во взаимоотношениях со своими коллегами по партии или общественной организации. Глядя на них, можно подумать, что они продолжают жить и работать в советское время. Возможно, в этом причина того, что они проигрывают в борьбе с существующим режимом, так как их методы борьбы часто похожи на те, которые власть применяет против них самих. Видимо, люди это ощущают и, не видя разницы между теми, кто находится у власти и кто к ней стремится, предпочитают не верить никому. С моей точки зрения, выражение "учиться демократии" включает в себя не только процесс усвоения политических знаний, но и умение организовывать свою жизнь и деятельность в соответствии с демократическими принципами. Теория не должна расходиться с практикой. Без этого настоящей демократии не бывает.

Бугрова И.И.: Действительно, многие политики продолжают недооценивать роль профессиональных политических знаний для своей практической деятельности. Они редко пользуются услугами экспертов, политологов и политтехнологов. Своё нежелание обращаться к специалистам они оправдывают тем обстоятельством, что, мол, и без них добились неплохих результатов, что доверяют только своей интуиции. Чаще всего подобное поведение - следствие старого принципа: я начальник, значит, я прав. Но это не единственная причина. Сохранению прежних стереотипов поведения способствует политическая ситуация, которая сложилась у нас в обществе. Оппозиция загнана в угол, она вынуждена занять круговую оборону, и это подталкивает её к применению таких же методов борьбы, какие использует против них правящий режим. Разорвать этот замкнутый круг, воспроизводящий авторитарный стиль поведения, очень трудно. Вот здесь бы политикам к месту пришлись помощь и консультации профессиональных политологов. Лидеры политических партий должны осознать, что возглавляемые ими организации только тогда смогут добиться успехов, когда в основу своей деятельности положат принципы открытости, прозрачности, сменяемости лидеров, состязательности, уважения к профессионализму и т.п. Принципы демократии универсальны, они предназначены не только для других, но и для самих себя.