Ежи МАЧКУВ,
dr. habil., доцент Европейского университета Виадрина (Франкфурт-на-Одере)
ДЕМОКРАТИЯ, АВТОРИТАРИЗМ, ТОТАЛИТАРИЗМ - УСТАРЕЛА ЛИ ЭТА ТРИАДА В УЧЕНИИ О ФОРМАХ ПРАВЛЕНИЯ?
Расплывчатость понятий
В последние годы в учение о формах правления вводятся новые понятия, которые должны дополнить, а впоследствии и заменить господствующую до сих пор классическую триаду: демократия, авторитаризм и тоталитаризм. Если раньше политические системы, которые трудно было назвать демократиями, относили к авторитарному либо тоталитарному типу, то сегодня все чаще говорится о "делегированных" демократиях, "дефективных" демократиях или "гибридных" системах и, соответственно, режимах [1]. Такое важное, имеющее серьезные последствия изменение понятий вызвано трансформацией политических систем, начавшейся в последнее десятилетие ХХ в. Иногда наше время даже называют "эрой трансформации" [2]. Создается впечатление, что некоторые политологи хотят объявить "час икс" для учений о политических режимах: то, что считалось важным в научных спорах до 1989 г., не должно быть таковым и далее, так как стало далеким прошлым. Мир коренным образом изменился, и теперь самое главное для исследователя - регистрировать и анализировать эти изменения.
Основной предпосылкой для формирования новых понятий стало то, что с конца 80-х годов уже невозможно с помощью упомянутой триады объяснить перемену многочисленных политических систем. Эта характерная для современности перемена должна уже совсем скоро привести к качественно новой политической и социальной действительности, которая отбросит старые понятия - так же, как и мы окончательно покинули эру, когда ссылки на эти термины аналитически были еще плодотворны. Возникает вопрос: в чем суть этой перемены и этого нового качества?
Удивительно, что только один автор - Фрэнсис Фукуяма - решился на констатацию того факта, что с падением социализма началась качественно новая эра в истории человечества. Он сделал это в своем популярном эссе "The End of History" [3], резонанс от которого побудил его в 1992 г. написать на эту тему целую книгу - "The End of History and The Last Man" [4]. Фукуяма писал, что после падения тоталитарных режимов двадцатого столетия либеральная демократия не имеет ни сильных конкурентов, ни внутренних проблем, которые могли бы уничтожать ее как политический режим. При явной склонности к Гегелю и его линейной концепции "истории, развивающейся к лучшему", Фукуяма утверждает, что либеральная демократия решает основную проблему человеческой истории - удовлетворить все потребности человека - и в этом отношении означает "конец истории".
При всей уязвимости этих тезисов - линейную концепцию прогресса при желании можно принять за современный обскурантизм [5] - очевидно, что фактически Фукуяма создал логичную и самодостаточную концепцию, которая констатирует появление качественно новых видов развития человеческого сообщества и не в последнюю очередь именно в политической сфере. Характерно, однако, что американский автор не видит необходимости формулировать новые термины, чтобы понять эту общественно-политическую перемену. В описании наблюдаемой эволюции государств, до сих пор управляемых "жесткой рукой", он опирается, скорее, на наследуемый понятийный инструментарий учения о политических режимах - упомянутую выше триаду. В соответствии с этим авторитаризм превращается в демократию, а посттоталитарные государства - в авторитарные, если не вообще в демократические [6].
Итак, с одной стороны, вводятся новые понятия в учение о формах правления, с другой - приводятся доказательства того, что с конца 80-х годов изменение многих современных политических систем фактически оправдывает появление новых категорий в учении о формах правления. Правомерно ли утверждение, что классические понятия более не способствуют пониманию процессов, происходящих в переходных и трансформирующихся обществах?
Поставим вопрос по-другому: принадлежат ли новые политические системы к авторитарному либо демократическому типу или они вообще никогда ранее не существовали?
Классическая триада: определения
Начиная с 1975 г. в литературе чаще всего используется предложенное Линцем определение авторитаризма, включающее следующие признаки: традиционализм, ограниченный политический плюрализм и политическая апатия населения [7]. В этом отношении его нужно отличать от тоталитаризма: общественно-политической системы, в которой правящая партия стремится реализовать принципы тоталитарной идеологии, т. е. по возможности контролировать все сферы деятельности общества и управлять ими [8]. Определение "авторитарный" относится, следовательно, к режиму (а значит, и к политической системе или государству), в то время как слово "тоталитарный" характеризует всю общественную систему (соответственно, общественный порядок) [9].
Несмотря на разнообразие принятых в литературе толкований понятия "демократия" (плюралистическая, либеральная, представительная, свободная), определим ее как политическую систему, которая должна обеспечивать по возможности полное представительство народа под гарантией конституционного и правового государства, а также принципы политического равенства и политической конкуренции. Впрочем, независимо от количества определений вопрос о том, что такое демократия, обычно не перерастает в вопрос, существует ли демократия вообще.
С тоталитаризмом долгое время дело обстояло иначе. В течение десятилетий понятие тоталитаризма было спорным в социальных науках. Многие политологи (и не в последнюю очередь в Германии) снова и снова упрекали его в том, что это понятие используется для сравнения "лучших" недемократических систем (социалистических) с "худшими" недемократическими системами (фашистскими, национал-социалистскими). Понятие тоталитаризма всегда определялось как устаревшее теми интеллектуалами на Западе, которые пропагандировали концепцию "желательного" (каким хотелось бы его видеть) социализма, который являлся системой специфической демократии и общественной модернизации. Такая концепция была не нужна для аналитических целей - многих, если не большинство этих интеллектуалов совершенно не интересовало истинное состояние социалистических обществ. Скорее, это была система отношений, с помощью которой они могли упражняться в принципиальной критике "социальной несправедливости капитализма".
Характерно, что, как только в начале 90-х годов социализм окончательно проиграл в глобальной конкуренции систем, критика понятия "тоталитаризм" быстро сошла на нет. Когда поражение стало очевидным даже для большинства западных экспертов по Восточной Европе, это понятие стало использоваться как само собой разумеющееся.
Продолжительная борьба против понятия "тоталитаризм" имела яркие последствия. С одной стороны, при характеристике тоталитарных систем все чаще стали использовать понятие авторитаризма, так что триада учения о формах правления все более настойчиво теснится идеей дуализма типов (авторитаризм versus демократия) [10]; с другой - изменилось и понимание авторитаризма как такового. Некоторые аналитики определяли его в явном разграничении с тоталитаризмом, чем подчеркивали право на существование понятия тоталитаризма. Определяя авторитаризм, именно Линц учел темы и итоги многолетнего исследования тоталитаризма. Так, начиная с 30-х годов, в многочисленных дебатах о тоталитаризме неоднократно подчеркивались самые явные в то время признаки тоталитарных систем: модернизация общества путем так называемой мобилизации масс (населения), а также ликвидация политического и общественного плюрализма. Подчеркивая такие признаки авторитарных систем, как традиционализм, общественная апатия и ограниченный плюрализм, Линц тем самым косвенно защищал понятие тоталитаризма.
Перечисленные Линцем качества авторитарной политической системы трудно оспаривать, так как в большинстве случаев они подтверждаются результатами эмпирических исследований. В то же время нельзя считать их частью обширной и самодостаточной концепции. По крайней мере, не исключено, что авторитарная система (как и демократия) в состоянии мобилизовать "массы". Даже в тоталитарных режимах возможна только временная мобилизация широких слоев населения. Что касается модернизации общества, то авторитаризм (режимы Ататюрка, Франко, Пиночета, Чан Кайши и др.) проводил ее не менее успешно, чем тоталитаризм, если только авторитарные правители модернизации желали. Поэтому традиционализм и общественная апатия населения - не однозначные показатели авторитаризма.
Самым важным критерием, по которому можно различать формы правления, Линц считает отношение к плюрализму, поскольку именно ликвидация политического и стремление к уничтожению общественного плюрализма представляют собой основные структурные качества тоталитаризма. Акцентируя внимание на отрицании плюрализма в тоталитарном обществе, исследователь может отличить эту систему как от авторитаризма, так и от демократии. Таким образом, отношение системы к политическому и общественному плюрализму оказывается основным критерием, на базе которого вообще может существовать понятие триады тоталитаризм - авторитаризм - демократия.
Если анализировать образующие триаду базовые типы политических систем с других позиций, не по отношению к плюрализму, то различия между ними так отчетливо выделяются не всегда. Как бы то ни было, в предлагаемом ниже обзоре описываются особенности каждого из типов, которые при внимательном рассмотрении оказываются часто тесно связанными с этим критерием: наличием, ограничением или отсутствием плюрализма.
Оппозиция и сопротивление
Необходимой предпосылкой демократии является согласие правителей на существование политической оппозиции. Там, где отказываются от политического и общественного плюрализма, там нет ни политической оппозиции, ни гласности. Поэтому тоталитарным режимам присущи разного рода "движения сопротивления", распространенность в обществе всевозможных слухов, которые находят продолжение, а нередко и источник, в спекуляциях средств массовой информации свободного мира. Движение сопротивления при тоталитаризме порой даже называет себя демократической оппозицией, чтобы на свой лад подчеркнуть неотъемлемое политическое право на существование такой оппозиции. Официальные партии и союзы при тоталитаризме - это никакая не оппозиция (даже не "системно конформистская"), так как они не подвергают сомнению претензии тоталитарной государственной партии на единоличное господство и наслаждаются гарантированными властными привилегиями [11].
Разумеется, сопротивление при тоталитаризме может сформироваться только после того, как государство откажется от массового террора. Когда антитоталитарное сопротивление достигает значительных размеров и овладевает массами, автоматически возникает особый вид гласности, который в состоянии построить "в подполье" широкую сеть преследуемых государством (и формально нелегальных) средств массовой информации [12].
При авторитаризме же политическая оппозиция, как правило, настолько терпима, что для сохранения системы не нужно достигать политического единогласия всех слоев и партий. При этом контрольные функции оппозиции существенно подавлены, в то время как критика хотя и ограничена (например, с помощью цензуры), но все же может быть принята системой (например, путем фактического действия законов о цензуре). Это ограничение прав оппозиции вызвано большой опасностью для авторитаризма, которую таит в себе сильная оппозиция, поскольку уже само ее существование говорит о возможности смены режима. Не менее опасным для авторитарной системы может стать политическое сопротивление, которое открыто заявит о незаконности системы, а нередко и общественного порядка.
В любом случае сопротивление, часто вооруженное, в отсутствие мощной поддержки населения может дать авторитарному правительству законные аргументы для защиты системы от либерализации. Отсюда следует, что якобы только режим "жесткой руки" способен защитить общество от несущего хаос сопротивления или, если сопротивление грозит перерасти в революцию, защитить основные принципы общественного порядка. Поэтому господствующая элита консолидированного авторитарного режима может даже быть заинтересованной в наличии слабого сопротивления и при этом будет стараться не допустить возникновения сильной политической оппозиции, в случае необходимости кооптируя важного оппозиционного политика в правящую элиту [13].
Легитимация режима
При тоталитаризме легитимация происходит с помощью всеобъемлющей вездесущей, абсолютно уверенной в своей правоте идеологии [14]. Причем тоталитаризм способен на то, чтобы в критической ситуации запустить в массы популярные "легитимационные сказки" (обычно это национализм) [15], разумеется, без отказа от тоталитарной идеологии. Каждый тоталитарный правитель понимает, что отказ от тоталитарной идеологии означал бы конец тоталитарной системы [16].
Совершенно иначе обстоит дело при демократии. Эта система настолько серьезно относится к легитимации на принципах народного суверенитета и равенства, что готова оценивать себя с точки зрения реализации этих принципов на практике. Такое отношение способствует развитию как принципа демократического участия в управлении и принципа представительства, так и демократического учения о легитимации. Всегда имеющиеся дефициты "работающей демократии" побуждают искать пути их преодоления. Демократия, которая долгое время не следует этой "диалектике", перестает быть демократией и одновременно теряет свою законность.
В то время как идеологическая легитимация при тоталитаризме имеет явно догматический характер, а при демократии представляет собой действительно открытый процесс, основанный на принципах политического равенства и суверенитета народа, авторитаризм старается в первую очередь использовать только популярные формы легитимации. Высшим принципом легитимации авторитарной системы является оппортунизм - в противоположность тоталитарному догматизму и демократической принципиальности.
Обзор применяемых образцов легитимации позволяет выделить "виды легитимации" авторитаризма, что указывает на их неплохую гибкость. Если же говорить об исторических тенденциях развития авторитарных систем, то в первой половине ХХ в. они обычно рождались во время политических кризисов диктатур и держались на том, что заявляли себя идеологическими системами. Так, фашистские режимы узаконивали себя часто с помощью тоталитарных идеологий. В отличие от тоталитаризма они, однако, не пытались полностью упразднить автономию общественных субсистем по отношению к политике (режим Муссолини). В отдельных случаях, когда он мог, так сказать, "завербовать" почти все население для достижения целей тоталитарной идеологии, авторитаризм вполне мог переродиться в тоталитарную систему (пример - гитлеровский режим).
Срок действия идеологических авторитарных систем был в самом деле недолгим. Впрочем, параллельно всегда существовал национальный авторитаризм [17]. Он призывал спасти нацию от особой опасности - от коммунизма, экспансии соседей или "гибели нации" (Франко, Петен, Пилсудский, Пиночет). В то время как идеологический авторитаризм выступает против любой формы демократии, национальные авторитаризмы, находящиеся под влиянием стабильности и модернизированности западных демократий, были заинтересованы в том, чтобы их считали демократиями. Чем меньше авторитарные режимы ориентировались на тоталитаризм и чем чаще для достижения собственной стабильности они употребляли демократические процедуры и представления о легитимации, тем отчетливее принимали они квазидемократические черты. Сегодня среди авторитарных систем доминирует квазидемократический авторитаризм. Точно так же и посткоммунистические (следовательно, посттоталитарные) авторитарные системы в большинстве своем являются квазидемократическими [18].
Применение государственного аппарата принуждения
Временами тоталитарные системы приходят к массовому террору, и бывает сложно оценить, является ли насилие средством достижения каких-то политических целей (например, устранения потенциальных противников и, соответственно, дисциплинирования властного аппарата) или оно само является целью [19]. Но в основном даже при тоталитаризме, как и при авторитаризме и демократии, использование государственного аппарата принуждения - в первую очередь средство для достижения цели. Отличия между тоталитаризмом, демократией и авторитаризмом, наблюдаемые во взглядах на насилие и его применение государством [20], несколько схожи с отличиями принципов легитимации этих систем.
Тоталитаризм, при котором комплексная идеология только в редких случаях находит широкую истинную поддержку народных масс, представляет собой систему насилия sui generis. Без широкого применения силы даже там, где нет необходимости улаживать конфликт, тоталитаризм не имеет шансов выжить. Действие государственного аппарата принуждения, большей частью скрытое и направленное на "уничтожение" преследуемого, должно быть поставлено на службу идеологическим догмам.
В противоположность этому плюралистическая демократия стремится уладить конфликт без применения силы. С демократической точки зрения, применение государственного насилия допустимо только тогда, когда оно законно и направлено на защиту демократии. С точки зрения демократического консенсуса и демократического правового государства, неоправданное применение государственной силы представляет большую опасность для существования демократического строя. Поэтому демократия прибегает к применению аппарата принуждения только при необходимости отстоять свои принципы.
Авторитаризм, напротив, применяет силу так часто, как это кажется необходимым правящим структурам: чтобы устранить политических противников, врагов или припугнуть население; доказать дееспособность режима; подтвердить его силу в борьбе с общественным протестом; гарантировать интересы власти и ее доверенных лиц и, соответственно, реализовать их и т. п. Объем и вид применения силы государственной властью варьируется в зависимости от общественной поддержки режима и личного стиля правления автократа, а также от силы политической оппозиции и методов, которыми действует политическое сопротивление. Ни при тоталитаризме, ни при свободной демократии сила не становится таким "бессодержательным" инструментом господства, как при авторитаризме, и этот инструмент используется по-разному, в зависимости от надобности и свойств авторитарного режима.
Этот "инструментальный" характер применения силы правящей элитой говорит о том, что объем насилия в политической жизни не может стать одним из основных критериев учения о формах правления. Готовность к применению силы и фактическое ее применение в любом случае было и остается важнейшим моральным и уголовно-правовым критерием, на основании которого должны судить обо всех власть имущих. Особенно это касается недемократических систем: если они не придерживаются принципов правового государства, то персональная ответственность лица, принимающего решения, только возрастает.
В заключение отметим, что использование государственного аппарата принуждения свидетельствует о качестве режима - это мнение традиционно для политической мысли Запада. Только если считать себя не связанным этой традицией, качество системы можно оценивать, например, эффективностью модернизации. Оценка системы в первую очередь с точки зрения эффективности (способности достигать поставленных перед собой целей) может создать опустошающее впечатление, что якобы все политические системы в большей или меньшей степени аналогичны друг другу.
Автократия и олигархия
Еще со времен Михельса известно то обстоятельство, что для больших образований демократический путь развития представляется весьма проблематичным. Тем не менее, стремление и усилия демократических систем дать, по возможности, всем гражданам реальный шанс политической партисипации и соразмерно представлять интересы всех граждан не настолько далеки от действительности, чтобы ставить под сомнение существование демократии. Поэтому делать вывод о невозможности демократии, исходя из несомненно присутствующих в больших образованиях антидемократических тенденций, по меньшей мере нелогично [21].
Доказательство от противного: демократия несовместима с олигархией (господство группы над большинством) и автократией (абсолютное господство одного лица), и если она будет развиваться в направлении этих систем, то просто перестанет быть демократией, а тоталитаризм и авторитаризм расцветут в виде автократий. То, что эти системы скорее станут автократическими, чем демократическими, несомненно: хроническое неуважение принципов представительства и участия народа в управлении приведет к тому, что народ будет ожидать правителя (желательно харизматического) - "отца" нации или народа, чтобы он взял на себя интеграционные функции, которые не может выполнить правящая группа. Даже юные демократии могут требовать таких фигур. Яркие примеры - Конрад Аденауэр и Шарль де Голль. Однако при демократиях не пытаются внушить народу, что политический лидер, наделенный чрезвычайной властью и способностями, являет собой гарантию существования системы.
Любая автократия относительно быстро приходит к концу. Каждая новая система остается в течение нескольких лет институционально комплексной, и рано или поздно автократ оказывается вплетенным в самую середину сети более или менее формальных структур, которые он сам же и создал для получения и обеспечения своей власти. Институциализация автократической системы прибавляет уверенности правящей верхушке государственного аппарата, что тоже ослабляет власть автократа. Если он все же хочет сохранить за собой контроль над властными отношениями в системе, то вынужден регулярно проводить чистку государственного аппарата от фактических или потенциальных противников. В конце концов, каждый автократ умирает, а институты созданной им системы остаются. Поэтому весьма сложно в эпоху модернизма (постмодернизма) создать стабильную автократию. Удается это очень редко, т. к. требует наличия определенных общественно-политических условий, чрезвычайных качеств наследника умершего автократа (естественно, при неоспоримом условии наследования власти) [22].
Инсценировка тоталитарной или авторитарной системы как автократии, напротив, удается легче. В прошлом авторитаризмы могли позволить себе выступать в форме господства одного человека. Коммунистический тоталитаризм был расколот именно по этому пункту. В соответствии со своей легитимацией он представлял собой монистическую демократию и с 1953 г. ссылался на олигархический принцип "коллективного правления". При этом существовал так называемый культ личности, и даже после смерти Сталина режим существовал как автократия.
С точки зрения статистики неизбежность перехода недемократической системы от автократии к олигархии, без сомнения, означает расширение общественного базиса режима, что в системах, для которых не важны (или недостаточно важны) ценности правового государства, влечет за собой распространение коррупции.
Коррупция
Коррупция, понимаемая как поведение государственных чиновников, пренебрегающих правом и социальными нормами в собственных целях, принимает различные формы, в зависимости от того, в какой системе она процветает.
При демократии коррупция жива всегда, она выполняет важную функцию - сигнализирует о необходимости проведения реформ в тех областях, где коррупция возникла, где правовые нормы нарушаются или вообще не действуют. Разумеется, эта функция может быть реализована только потому, что при демократии работают механизмы контроля и гласности (свободная пресса, многочисленные специальные контролирующие институты и органы). В этом смысле можно говорить о коррупции как о "поведении, не всегда отклоняющемся (от нормы)". Такая трактовка верна там, где действуют абсурдныe правовые или социальныe нормы, следование которым становится бессмысленным. Социальная действительность тоталитаризма и посттоталитаризма создает благодатную почву для такого сорта коррупции. Одновременно в этих условиях распространяется и другой вид коррупции, которая опирается исключительно на криминальную личную энергию и недопустимое использование служебного положения для получения личной выгоды.
Этот второй вид коррупции - сознательное и ничем не оправданное злоупотребление служебным положением - может распространяться, как только достигнет "критической массы", когда большинство людей начинает понимать, что в обществе более не действуют никакие нормы. Про того, кто "по моральным соображениям" продолжает действовать согласно повсеместно нарушаемым нормам, говорят: "сам виноват, что не берет". От опасности такого угрожающего распространения коррупции меньше всего защищены те системы, где нет никаких контрольных механизмов и недооценивается общественное значение права или его просто не уважают. Подобные явления характерны как для авторитаризма, так и тоталитаризма, тем не менее, коррупция в этих системах имеет совершенно разный характер.
При авторитаризме коррупция может привести к тому, что для восстановления авторитета власти начнет действовать государственный аппарат принуждения (часто вследствие военного путча). Но даже если таким образом власть снова консолидируется, при авторитаризме обычно остается небрежное, неуважительное отношение к правовому государству. Насильственно восстановленное действие законов не может быть длительным, если правящие лица не воспринимают всерьез ими же установленные конституционные и правовые нормы и, соответственно, используют "дозированную" коррупцию как фактор, стабилизирующий систему. Авторитарное господство заполучает себе госаппарат и общественную элитy, позволяя им безнаказанно вести себя коррупционным путем.
При тоталитаризме все выглядит иначе. Здесь власть подкупает государство и элиту тем, что включает их в систему привилегий, регулирующую распределение благ, недоступных для простого подданного (речь может идти как о новой ванне, так и о заграничном паспорте или о какой-то информации). Коррумпированному лицу, как это ни парадоксально, совершенно нет нужды вести себя коррумпированно, т. е. нарушать право. Разрушается не право, а он сам, разрушается морально - тем, что позволяет делать себя просителем по отношению к всемогущиeй власти. Тем самым государственная власть нарушает нормы и права, формально действующие в системе и соответствующие эгалитарной идеологии. При тоталитаризме, в отличие от авторитаризма или демократии, эти правила вообще не соблюдаются, так как в этом случае действует только одно правило: что разрешено и считается законным (незаконным) на данный момент, решает только правитель.
Конституция, права человека и гражданина
Строительство конституционных и правовых основ западных государств шло долгим путем завоеваний и открытий. Решающую роль в формировании современной демократии сыграло возникновение и всеобщее принятие идеи конституционного и правового государства. Как считает Карл Левенштайн, демократия возможна только тогда, когда есть нормативная конституция, положения которой реально действуют и в политике, и в обществе. Нормативной демократической конституции противостоит семантическая конституция тоталитаризма, созданная для украшения этого режима, на практике ей не придается никакого значения [23]. Между ними находится (по Левенштайну) номинальная конституция, которая может уважаться политиками, но по своему значению она все же уступает нормативной конституции свободного демократического правового государства, поскольку "фактическое положение дел не допускает или еще не допускает полной интеграции норм конституции в динамику политической жизни" [24].
Различия между типами учения о формах правления особенно отчетливо видны, если взглянуть на них с точки зрения основных прав.
Гарантированные конституцией основные права - существенный элемент демократического правового государства, они обязательны для всех ветвей власти.
При тоталитаризме марксистско-ленинского образца, напротив, основные права юридически не закреплялись даже тогда, когда являлись действующими нормами, поскольку, в отличие от западного понимания прав, считалось, что они носят коллективный характер, т. е. касаются не отдельных индивидов, а "трудящихся масс" [25].
Авторитарное правление приводит к тому, что основные права и нормы конституционного государства нарушаются тогда, когда это представляется политически необходимым, независимо от того, признает ли себя государство официально связанным этими нормами или нет. Причем авторитаризм не нуждается в собственном учении об основных правах (совершенно отличных от демократического понимания этих прав), потому что при определенных условиях (например, чрезвычайное положение) авторитарный правитель непременно признает определенные права.
Наконец, пример германского Рейха (и других конституционных монархий) демонстрирует, что и при авторитаризме может быть нормативная конституция. Доминирующими чертами политической культуры в этом случае становятся антидемократическое отношение к политике и экстремальный правовой позитивизм. Доказательством того, что европейский авторитаризм XX в. обычно относился к праву и конституции менее серьезно, чем Германия Вильгельма, служит наблюдение, сделанное Норманом Девисом: из 18 европейских диктатур между двумя мировыми войнами только режим Йозефа Пилсудского не отказался от парламентско-конституционного фасада, за которым скрывалась антидемократическая сущность режима [26].
Почему бы не авторитаризм?
Обзор особенностей типов правления, образующих классическую триаду учения о формах правления, позволяет сделать некоторые общие выводы об авторитарных системах.
Очевидно, что по сравнению с тоталитаризмом при авторитаризме ограничение власти достигается не только с помощью ограниченного плюрализма, но и, по возможности, с действием конституции и права. В отношении остальных присущих системе качеств авторитарный тип правления достаточно эластичен: может использовать довольно убедительную легитимацию, даже включать в нее демократические принципы; может позволить себе как мягкость, так и твердость в применении государственного аппарата принуждения; может быть и автократическим и олигархическим; в конце концов, может терпеть коррупцию или бороться с ней. Авторитаризм может быть хорошей базой для развития в сторону как демократии, так и тоталитаризма. Этот тип системы дает больше всего вариаций и именно поэтому требует изучения и эмпирического анализа своих разновидностей.
В чем же причина настойчивого желания многих политологов уйти от понятия авторитаризма, вмещающего в себя так много разновидностей нетоталитарных и недемократических систем, когда речь заходит о включении в типологию политической системы с явно неудавшейся демократизацией - так называемой "третьей волны" [27]? Речь может идти о следующем: 1) демократия понимается (например, Шумпетером) только формально - как система, в которой кандидаты и партии в честном соревновании добиваются голосов избирателей; 2) отталкиваясь от современного понятия демократии, более "объемного", чем просто регулярное проведение свободных выборов, но декларированная цель - демократизация системы - рассматривается как достаточное основание для того, чтобы можно было говорить о демократии, а не об авторитаризме.
Очевидно, что оба аргумента слишком ограниченны. Ссылка на формальное понятие демократии не оправдана ни состоянием современной демократии, ни теорией демократии. И к целям политических процессов, декларированным правителями, следует относиться осторожно. Не всегда цели - серьезный критерий для классификации политических систем, т. к. не исключено, что их декларирование (как сказки коммунистов о модернизации или власти народа) может привести к узакониванию недемократического режима, чтобы ввести в заблуждение иностранных наблюдателей. Говоря точнее, чтобы сделать правильный вывод о системе, руководство которой объявило своей политической целью демократизацию и, применив демократические методы легитимации, назвало свой строй "несовершенной демократией", необходимо проанализировать фактические способы функционирования системы.
Системы неудавшейся демократизации как демократии
Самую большую карьеру в литературе о "неполных демократиях" сделал аргентинский политолог Гильермо O'Доннелл, который ввел понятие делегированной демократии [28], рассматривая ее как неконсолидированную. По мнению O'Доннелла, она успешно завершает "первую стадию демократизации" - переход от авторитаризма к инсталляции демократическим путем выборного правительства (через учредительные выборы - founding election) [29]. В этом варианте демократии ключевую роль играет президент государства, избранный в ходе прямых выборов, с его именем население связывает большие надежды [30].
"Делегированная демократия", тем не менее, терпит неудачу на второй стадии - при переходе к институциализированной демократии. Эта неудача правительства и других политических сил обусловлена непониманием участниками политического процесса важности общественных интересов при строительстве новых институтов. Поэтому делегированная демократия оказалась неспособной справиться с кризисом, оставшимся от прежней системы, и строилась на местничестве и коррупции. Однако она всегда представляла собой демократическую систему "в том смысле, что всегда соответствовала критерию Роберта Даля для определения полиархии" [31].
Концепция "делегированной" демократии показывает, как неточный термин приводит к путанице. Не говоря уже о недоразумениях, связанных с прилагательным "делегированный" [32], следует признать весьма неудачной и ссылку на понятие полиархии [33]. Для Даля полиархия означает все же союз семи институтов [34], которые при благоприятных обстоятельствах [35] допускают существование демократических тенденций и последующую демократизацию. Следовательно, полиархия не возникает автоматически, одновременно с инсталляцией демократическим путем выбранного правительства, скорее, она создает институциализированный вследствие этого политический порядок.
В общем и целом: никакое свойство "делегированной" демократии не может считаться убедительным аргументом признания ее демократического характера - даже инсталляция правительства путем свободных выборов. Причем никакое из этих свойств не исключает возможность охарактеризовать анализируемую O'Доннеллом систему как "квазидемократический авторитаризм".
Еще более крупные проблемы, чем связанные с понятием "делегированной" демократии, таит в себе ставшая в последние месяцы модной в Германии введенная Мeркелом категория "дефектной" демократии. В соответствии с этим понятием, которое, видимо, должно было уточнить определение системы, такие демократии движутся "в серой зоне от неисправной полиархии к авторитарным системам. Во всяком случае, в совокупности они значительно более близки полиархии, чем авторитарные системы" [36].
Определение "дефектная" наводит на мысль, что речь идет о системах, которые уже стали функционирующими демократиями, но, тем не менее, когда-то возникшие серьезные проблемы, к сожалению, не устранены. В действительности же речь идет о политических системах, которые развились или развиваются из авторитаризма или тоталитаризма.
Насколько неподходящим является в этой связи прилагательное "дефектная", иллюстрируется следующей параболой. Представим, что несколько жителей одного дома заявляют о намерении построить в своих квартирах шкафы для себя и других жителей (которые до сих пор не знали ни о каких шкафах). Чтобы профинансировать это строительство, каждый из жителей занимает деньги у соседей, которые уже долгое время пользуются такими шкафами и, следовательно, могут понять тех, кто хочет их иметь. Эти знающие соседи готовы даже не обращать внимание на неприятный шум, который поднимется во время строительных работ. Строители шкафов закупают материал и инструмент, и вскоре на жителей дома действительно обрушивается шум. Спустя непродолжительное время выясняется, что этот шум создают не пилы и молотки, а... вечеринки, которые устраиваются на собранные с жильцов деньги. При этом довольные мнимые жители-строители хранят одежду на временно сбитых конструкциях. Разумеется, они не упускают возможности брать у своих доверчивых соседей все новые и новые займы, уверяя, что ведутся серьезные работы. Трудно объяснить, почему некоторые владельцы настоящих шкафов, считают заставленные досками, одеждой и инструментами комнаты своих соседей, в которых якобы строятся шкафы, "дефектными" шкафами.
Эвристическая ценность слова "дефектная" в этой связи равна нулю. Демократия может быть "дефектной" по бесчисленному множеству оснований, например, из-за долгое время противоправного партийного финансирования, коррупции, слабости политической партисипации общества и т. п. Без сомнения, явные дефекты немецкой демократии под управлением федерального канцлера Гельмута Коля или коррупция в посткоммунистических демократиях Средней Европы не могут служить основанием для отнесения этих систем к тому же типу правления, что сложился в Перу под руководством Фухимори или в Украине под руководством Кучмы. Кроме того, почему бы не назвать недемократические политические системы, использующие свободные выборы, "дефектными авторитаризмами"? Или, может быть, коммунистические системы после 1956 г. следует называть "дефектными тоталитаризмами"?
Системы неудавшейся демократизации как гибриды
Вместо того, чтобы говорить о "делегированных" или "дефектных" демократиях, иногда правомернее и удобнее использовать термин "гибридные системы", заранее оговаривая, что он не будет пониматься в смысле новых типов режимов и систем. Гибридные - т. е. такие, которые трудно классифицировать с помощью распространенных типологий, поскольку они объединяют в себе особенности многих ранее существовавших систем. Социальную действительность типологически можно классифицировать весьма приблизительно - разделение на типы помогает только ориентироваться в этой действительности, не больше и не меньше. Ответить на вопрос, как создается эта действительность, не поможет никакая типология. Ответ может дать только эмпирический анализ.
Возникновение гибридных систем обычно связано с переходом к другой системе. Уже Октавиан (позднее - император Август) поколебал институты Римской империи, введя их в "гибридную фазу" развития, т. е. превратив республику в империю. Он сохранил названия институтов и шаг за шагом, не возбуждая особо пристального внимания, ставил перед ними новые задачи и наделял новыми полномочиями - классический пример успешно проведенной смены политического строя. Аналогично поступали во второй половине 1970-х годов король Хуан Карлос I, а также премьер-министры Ариас Наварро и Адольфо Суареш, когда вели Испанию к демократии. При современных посткоммунистических системных трансформациях, напротив, особенно часто главное внимание правящих кругов сосредоточивается на пропаганде "большой реформы" или "смене системы", в то время как задачи и функции институтов практически не пересматриваются.
Для политолога, который анализирует "гибридную" систему, особое значение должен иметь вопрос, ведет ли "противоречивость" такой системы к ее изменению и потому является преходящей, или это конечный результат смены системы и поэтому претендует на длительное существование. Только во втором случае правомерно говорить о "гибридном" типе. Но и тогда сначала следует учесть тот факт, что не все политические системы имеют одинаковые культурные, общественные и структурные предпосылки для преобразований, не все государства в этом мире являются в равной мере государствами.
Западное учение о формах правления может применяться весьма условно по отношению ко многим политическим организациям, которые распоряжаются гербом, флагом, полицией, армией и являются субъектами международного права.
Государство - "слабое" или эффективное?
Особое значение в связи с развитием политических систем имеет факт существования "слабых" государств - тех, чьи служащие не могут или не желают применять действующие правовые нормы. Скорее, они используют "свое" государство как инструмент для реализации собственных интересов [37]. С точки зрения западной перспективы, которая почти всегда отталкивается от определения государства, данного Вебером - специализированная организация, обладающая монополией на законное применение насилия, - в данном случае речь идет о низкой эффективности государственной власти. Однако многие общества находятся на такой стадии развития, что не могут считаться государством по Веберу [38]. Многое свидетельствует о том, что идущие в мире процессы образования государств везде, где они еще не завершены или только начались, влекут за собой далеко идущую стандартизацию государственных функций. Тем не менее, вплоть до сегодняшнего дня окончательно этого еще не произошло.
По этой причине коррупция, низкая эффективность, насилие и т. п. совсем не обязательно являются индикаторами авторитарной системы (в дееспособном государстве). Они могут говорить просто о слабом государстве. Это в самом деле ничего не меняет в том, что слабые государства, как бы они ни были своеобразны в общественном и культурном плане, все же ближе к авторитарному типу, чем к демократическому. Так как с точки зрения эффективности и стабильности современная демократия по сравнению с авторитаризмом показала себя с гораздо лучшей стороны, то можно сделать вывод о том, что авторитаризм означает скорее слабость государства, чем его силу.
Может показаться, что тоталитарное государство следует рассматривать как чрезвычайно сильное. Но это верно, если критерием государственной эффективности выбрать масштаб контроля государства над обществом - как это делает тоталитарный правитель. Если, однако, выбрать либеральный подход, то следует учесть, что государство тем эффективнее, чем оно более способно служить своим гражданам, и тогда тоталитарное государство покажет свою абсолютную слабость.
Представленная выше концепция тоталитаризма строится на мнении, что тоталитаризм основан на идеологической претензии на абсолютное управление и контроль в обществе. Но нельзя только на основании этого требования делать вывод о реализации этих претензий в общественной практике. Следовательно, тоталитарное государство, согласно своей идеологии, может, и обязательно должно быть "сильным". Реализация претензий тоталитарного государства на абсолютное управление зависит, с одной стороны, от содержания деятельности государственных структур, с другой - от средств и методов, которые использует государство. Исторический опыт советского социализма показывает, что реализовать тоталитарный идеал сильного государства может только открытый террор (ленинизм, сталинизм). Тоталитаризм становится в смысле своей идеологии слабым, когда отказывается от террора. Ничего не меняет тот факт, что институциональное всевластие существует и при "слабом" тоталитаризме. К сожалению, в идеологическом смысле "слабое" тоталитарное государство не становится автоматически "сильным" в либеральном смысле [39]. Скорее, становится очевидным недостаток силы такого государства в управлении обществом, которое - даже после того как получена свобода - не всегда оказывается в состоянии создать в либеральном смысле "сильное" государство.
Таким образом, как государство тоталитаризм имеет сильную (террористическую) и слабую фазы. При всех исключениях (Румыния, Албания) ясна хронология этих фаз в социалистических обществах: сильное сначала государство ленинской и сталинской эпох затем становится слабым, если в институциональном смысле всемогущее государство парализовано скрытым, а в некоторых странах и явным, затяжным кризисом системы [40]. В слабых фазах системную стабильность обеспечивает прежде всего квази-консенсус [41].
Классификация таких систем неудавшейся демократизации, как авторитаризм, сводится к признанию того, что в этом случае государство почти наполовину или полностью эффективно. Поэтому приверженцы демократии в государственных структурах и в обществе имеют в таких системах, несмотря на все неудачи, неплохие шансы продолжить путь к демократии. Сложнее обстоит дело с демократическими меньшинствами в обществах со слабым государством. Им следует осознать, что демократизация, к которой они стремятся, должна стать частью строительства государства (state building) [42].
Итак, если взять на вооружение категорию "слабого" государства, то учение о формах правления может обойтись и без такого типа как "гибридная система".
Три типа систем: сходство и различие
Между авторитаризмом и демократией можно обнаружить определенное сходство. Прежде всего, это принятие, в принципе, общественного и политического плюрализма. Между обеими этими системами и тоталитаризмом, напротив, лежит непреодолимая преграда. Поэтому создание тоталитарной системы производит на современников впечатление зловещей трансформации, в результате которой мир отправляется к началу своего правового развития и формируется новая, чуждая и угрожающая действительность.
Сходство демократии и авторитаризма в сфере экономики возникает вследствие принятия принципа плюрализма. В обеих системах государство исполняет функцию "очерчивания рамок" без разрушения автономии экономической подсистемы. Тоталитаризм, который в ходе силовой и специфической трансформации заменяет свободный рынок центральным плановым хозяйством, напротив, разрушает основы экономики.
Политические системы, образующие триаду учения о формах правления, представляют собой идеальные типы. Это значит, что в реальности они никогда не встречаются в "чистых" формах. Тем не менее, каждый тип представляет собой совокупность реально существующих своеобразных качеств и ясно отделим от других типов. Так как в действительности тоталитаризм несовместим с плюрализмом, то для "реальной" демократии (или полиархии) [43], в отличие от авторитаризма, необходимо наличие конституционного и правового государства. Поэтому имеющееся сомнительное сходство между демократией и авторитаризмом должно пониматься правильно, с учетом того, что речь идет о двух типах систем, которые не могут унифицироваться категорией "более или менее плюралистических". Может и должно проводиться различие между ограничением и принятием политического плюрализма.
Переход от одного типа политической системы к другому предполагает в политической и общественной практике изменения, вытекающие из размаха революционных действий.
Трансформация и переход
Сэмюэль Хантингтон и Адам Пшеворский были теми авторами, которые установили определенный стандарт, когда речь заходит о том, чтобы отказаться от проведения границы между посттоталитарными и поставторитарными переходными системами [44]. В своей книге о "третьей волне демократизации" Хантингтон со ссылкой на Линца сначала разграничивает тоталитаризм и авторитаризм, но затем все же соглашается все недемократические системы относить к авторитаризму, чтобы устранить семантические недоразумения, возникающие при частом использовании термина "недемократический" [45]. Несмотря на то, что частое использование прилагательного "авторитарный" по необъяснимым причинам явно не создает американскому политологу семантических проблем, попытки улучшить стиль письма ничего не могут поделать с тем бесспорным обстоятельством, что качество преобразуемых систем оказывает большое влияние на качество и развитие систем, возникающих в ходе преобразования [46]. Упущение из поля зрения этого обстоятельства имеет роковые последствия.
Отказ различать тоталитаризм и поставторитаризм приводит, во-первых, к тому, что ранние противники понятия "тоталитаризм" больше не хотят быть связанными собственными ошибочными оценками из эры биполярного мира, например, взглядом на коммунизм как на непременно успешную и стабильно систему, служащую общественной модернизации. Эта привязка препятствует научному прогрессу, который, как известно, базируется как на подтверждении, так и на отрицании гипотез. Во-вторых, этот отказ содействует преждевременному переносу опыта ранних демократизаций на посткоммунистическую систему [47]. Ученые, сравнившие дюжину политических систем, и без того всегда имели опасность потерять под ногами эмпирическую почву, которую они обычно "учитывали" в форме составления более или менее правильных таблиц и сравнения статистических данных. Детерминистический тезис - демократизация повсюду следуют одним и тем же законам - дополнительно повышает опасность таких "аналитических полетов Икаруса".
Сохранение триады политических форм правления, напротив, позволяет провести четкую границу между посттоталитарной трансформацией (transformation) и поставторитарным переходом (transition) от старой системы к новой [48]. В том и другом случаях политическое руководство говорит о демократизации как о главной политической цели. Тем не менее, аналитик должен исходить из системной перемены к "чему-нибудь еще" до тех пор, пока не будет учреждена новая система [49].
Переходом (transition) руководят и занимаются политическая элита и гражданское общество. Неудача перехода означает, что одна форма авторитаризма перешла в другую. Этот новый авторитаризм, как и предшествовавший, базируется в значительной мере на политической культуре подданства (subject culture).
Системная трансформация проводится политической элитой и, особенно, политическим руководством страны, которое - если оно действительно стремится к демократии и рыночной экономике - сначала должно создать условия для восстановления разрушенного при тоталитаризме гражданского общества. С этой задачей легче справиться там, где политическое руководство сильнее привязано к дототалитарным традициям гражданского общества и конституционализма. После разрушения тоталитарного общественного порядка коллективное воспоминание о "состоянии прежде" может стать ценным ориентиром для освободившегося общества.
Там, где соответствующие традиции и ориентиры отсутствуют, не надо ожидать, что политическое руководство будет противиться доминирующей политической культуре и проводить демократизацию, которая в первую очередь предусматривает добровольное подчинение политического руководства конституции и праву.
Об удавшейся демократизации путем системной (посттоталитарной) трансформации или системного (поставторитарного) перехода можно говорить тогда, когда демократия консолидируется. В свою очередь, демократическая консолидация наступает после завершения политическими элитами и населением строительства законных демократических учреждений [50]. Иначе говоря, политическая элита и политически активные граждане уважают и поддерживают демократические нормы, правила и учреждения, а политические деятели не поддерживают и, соответственно, не практикуют каких-либо недемократических правил, норм и учреждений [51].
Минимум для демократизации
Господство над людьми имеет тенденцию распространяться до тех пор, пока не натолкнется на сопротивление. Поэтому при переходе от авторитаризма и тоталитаризма к демократии центральным (поскольку структурный) становится вопрос ограничения господства. Ни правительство, ни политическая элита, ни государство не могут избежать стремления обладать всей политической властью или даже упразднить автономию остальных общественных подсистем.
В демократических государствах подчинение правящих сил закону благоприятствовало автономизации общественных субсистем, содействовало общественному разделению работ и, таким образом, становилось причиной эффективности демократического преобразования государств. Тоталитаризм вкупе с биполярностью послевоенного миропорядка на десятилетия задержали распространение этих процессов во второй половине XX века. После падения коммунизма шансы на демократизацию возросли, так как демократиями являются мощнейшие государства мира (в наше время - под гегемонией США). Сегодня демократические страны больше не имеют убедительного оправдания для альянсов с авторитарными и тоталитарными государствами, которые заключаются для победы в борьбе против "основного тоталитарного противника" [52].
Успех современных поставторитарных переходов (transition) и посттоталитарных трансформаций (transformation) зависит в первую очередь от устройства правового и конституционного государства. Предпосылки этого успеха можно разделить на субъективные (связанные с лицами, принимающими политические решения, а также с политической культурой конкретной страны или региона), процедурные и структурные. Самым главным является субъективный фактор, а именно: политическая воля впервые демократическим путем избранного руководства построить демократию. По тому, насколько серьезна эта цель для руководства, можно легко судить о его готовности вести себя соответственно требованиям демократического конституционного и правового государства, даже если это дает явные преимущества его политическим противникам. Такое нонконформистское поведение предполагает определенное самоограничение, продуктивность которого с точки зрения власти тем меньше, чем более убедительной была ее победа на выборах (то есть демократическая легитимация новой власти), чем исправнее действует государственный аппарат принуждения, чем выше шансы неприкрытой коррупции в верхушке власти государства и меньше гражданская культура (civic culture) общества.
Политическое руководство, пользующееся большой общественной поддержкой и исполняющее свои обязанности без уважения к правам политической оппозиции, не идет на это самоограничение. Такая власть несет ответственность за разрушение процедурных предпосылок для построения демократии. Разумеется, такому руководству трудно поставить себя на место оппозиции, на котором оно само может оказаться при потере общественной поддержи. Поэтому такое руководство будет любыми средствами стремиться сохранить свою власть - с опустошающими последствиями для институциализации демократии. Самоограничение же власти, напротив, весьма положительно скажется на первом демократическом правительстве, как только оно потеряет поддержку и власть, так как оно своим отношением к политической оппозиции создало стандарты, которых, вероятнее всего, будет придерживаться пришедшая к власти оппозиция.
Что касается структурных предпосылок успешного перехода (transition) к демократии, то по сравнению с посттоталитарной трансформацией здесь видно хоть какое-то действие конституции и права, что облегчает движение авторитаризма в сторону демократии. Дополнительно упрощает этот процесс то обстоятельство, что существующий при авторитаризме общественный плюрализм облегчает задачи поставторитарного политического руководства, так как политические правительства не должны заново определять рамочные условия не только для политического, но и для общественного плюрализма. Наконец, поставторитарное правительство не обязано решать социальные задачи, постепенно создавая на месте централизованного планового хозяйства рыночную экономику.
В совокупности субъективные факторы имеют решающее значение при построении демократии. Таким образом, власть и общество в особенно структурно ущербных - посттоталитарных - государствах иногда лучше справляются с демократизацией, чем некоторые поставторитарные системы. Это особенно касается государств, которые вследствие Второй мировой войны оказались под влиянием Советского Союза и стали социалистическими [53].
О решающем значении субъективных факторов говорит также и впечатляющее сравнение результатов трансформации в тех государствах, которые при переходе к демократии испытали сходные структурные проблемы. Так, Беларусь по сравнению с большинством других государств бывшего Советского Союза в конце коммунистической эры имела относительно благополучную экономическую ситуацию и тот же груз перешедших к ней политических структур. Тем не менее, сегодня эта страна является образцовой иллюстрацией неудавшейся демократизации в отличие от северо-восточных европейских государств (Литва, Латвия, Эстония). Аналогично, в зависимости от субъективных факторов, идет развитие авторитарных государств, которые встали на путь демократизации. К примеру, поставторитарные Испания или Чили успешно консолидировали свои демократии, чего нельзя сказать о Турции или Колумбии.
Отнесение конкретных (эмпирических) политических систем к тем или иным формам правления помогает сформулировать вопросы и гипотезы относительно прошедшего и возможного будущего развития этих систем, а ответы на них или их перепроверка должны привести к истинному знанию. Первым условием для этого является логически выстроенная терминология. Связанная с эмпирическими знаниями различных систем терминология позволяет провести аналитически плодотворное сравнительное исследование политических систем.
Примером тому могут служить разные оценки политической системы Российской Федерации. Формально здесь сохраняются свободные выборы. Однако ряд моментов вызывает сомнения в демократическом характере системы, например: политическое руководство использует против своих политических противников тайные службы и оружие; правовое государство явно бессильно против коррупции; конституция не всегда имеет нормативный характер; федерализм выливается часто в формирование почти автономных, авторитарно управляемых анклавов; многочисленные сферы государства и общества подчиняются мафиозным структурам; политическое руководство, как и связанные с ним олигархи от "предпринимательства" (странным образом связанные с государственной бюрократией), контролирует почти все средства массовой информации и т.п. Если исходить из триады тоталитаризм-авторитаризм-демократия, то мы оказываемся перед альтернативой: анализировать ли эту систему с точки зрения российских предпосылок [54] перехода от коммунистического тоталитаризма к авторитаризму [55] или к демократии [56], или нужно исследовать, при каких условиях ослабленное тоталитарное государство превратится в эффективное либеральное государство. Во всяком случае, в основе научного анализа российской смены систем должен лежать учет эмпирических аспектов.
Это условие можно, разумеется, обойти. Благодаря распространенной в сравнительном учении о формах правления готовности для всего, что в данный момент представляется новым или чрезвычайным, создавать новые понятия, можно с учетом явно недемократических черт ("дефицит демократии") в политической системе России квалифицировать ее как "дефектная" демократия. Эта оценка решительно склоняется к удручающей констатации того, что опасность "укрепления явного демократического дефицита" [57] грозит и одновременно дает надежду, что научный потенциал будет на этом исчерпан.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Рабочий круг "Системные перемены" Немецкого союза политологии провел в 1999 г. две конференции на тему "Замедление и крах системных трансформаций и возникновение гибридного политического режима".
2. Klaus von Beyme/Claus Offe (Hrsg), Politische Theorien in der Ara der Transformation. Sonderheft der "Politischen Vierteljahreszeitschrift" (26/1995), Opladen 1996.
3. Francis Fukuyama, The End of History, в: "The National Interest", 16 (лето 1989), pp.3-18.
4. На немецком языке вышла под названием "Das Ende der Geschichte. Wo stehen wir?" в Мюнхене в 1992 году.
5. В этой концепции существенное считается относительным, например, уничтожение миллионов людей часто происходило, особенно в XX в., под лозунгом борьбы за "проект модернизма".
6. Fukuyama, "Das Ende... ", s.75ff.
7. Juan J. Linz, "Totalitarian and Authoritarian Regimes", в: Fred I Greenstein/Nelson W. Polsby (изд.)., Macropolitical Theory (Handbook of Political Science, Bd.3), Reading, MA в 1975, pp.175-411.
8. Jerzy Mackow, "Der Wandel des kommunistischen Totalitarismus und die postkommunistische Systemtransformation: Periodisierung, Problematik und Begriffe". // "Zeitschrift fur Politikwissenschaft", Heft 4/1999, s.1347-1380, s.1349ff.
9. Так как Merkel относит тоталитаризм и авторитаризм к типу автократических систем (ссылаясь на Hans Kelsen: "Allgemeine Rechtslehre", 1925 г.), для него нет сомнения в том, что "разграничительная линия между демократией и авторитарной системой ярче, чем между авторитарными и тоталитарными системами". Wolfgang Merkel. Systemtransformation. Opladen, 1999, s. 27 и s.28.
10. Интересно, что Robert Dahl в своем популярном произведении о демократии (Democracy and its Critics. New Haven/London, 1989), рассматривая построение в Европе сталинской системы, считал 1948 г. годом перехода к авторитаризму - как будто там с 1945 по 1947 гг. господствовала демократия (там же, с. 235). Эта тема более не является темой политологической дискуссии. Оtto Czempiel принадлежит к немногим авторам в Германии, которые по-прежнему видят в коммунизме авторитарную систему: Weltpolitik im Umbruch. Das internationale System nach dem Ende des Ost-West-Konflikts. Munchen, 1993 (2 изд.), s.31.
11. К различению между автономными и гетеронoмными политическими силами при советском тоталитаризме см.: Jerzy Mackow. Die Konstruktion politischer Stabilitat. Polen und Ru?land in den Umbruchen der achtziger und neunziger Jahre. Baden-Baden, 1998, s.160ff.
12. Как в Польше 80-х годов.
13. Так десятилетия было при политических вождях и de facto государственной партии PRI в Мексике. Gary W. Wynia. The Politics of Latin American Development. Cambridge, 1996 (3 издание), p. 149. См. также там же, p.38ff.
14. Также Jerzy Mackow. Die Krise des Totalitarismus in Polen. Die Totalitarismus-Theorie als Analyse-Konzept des sowjetsozialistischen Staates. Мюнстер/ Гамбург, 1992, s.88-95.
15. Сталин во время войны апеллировал к русскому патриотизму. Он пошел даже дальше, пригласив в Кремль патриарха несколько лет упорно преследуемой русской православной церкви.
16. Эрик Хонеккер знал это, очевидно, лучше, чем Михаил Горбачев, который напрасно пытался связать социалистические характер государства и идеологию с ограниченным плюрализмом.
17. Он был, естественно, тоже идеологическим, но не в значении тоталитарной идеологии.
18. См. Mackow. Der Wandel..., s.1373f.
19. В 1951 г. Ханна Арендт видела в терроре существенный признак тоталитаризма: "...сущностью тоталитарного господства ... является террор, но не произвольный и не по правилам властного голода отдельного индивида (как в тирании), а в соответствии с внеличностными процессами и их естественными или историческими законами. ... террор в этом смысле является одновременно законом, который больше не может быть нарушен". Об этом же: Elemente und Ursprunge totaler Herrschaft. Мюнхен, 1986, s.711.
20. Речь не о проблеме организации аппарата власти. Заметим, что при тоталитаризме тайные услуги играют большую роль, чем войска (даже режим Ярузельского в Польше 80-х годов не представляет собой исключения), в то время как при авторитаризме - вплоть до посттоталитарных авторитарных систем - армия чаще всего бывает поддержкой власти и главной силой трансформации системы. Об этом же: Felipe Aguero. Democratic Consolidation and The Military в Southern Europe and South America в: Richard Gunther/P. Nikiforos Diamandouros/Hans-Jurgen Puhle (Hrsg.), The Politics of Democratic Consolidation. Southern Europe in Comparative Perspective, Балтимор/Лондон, 1995, (s.124-165), s.128-145.
21. Сартори указывает, в частности, в чем слабость аргументации Михельса. См.: Sartori. Demokratietheorie. Darmstadt, 1992, s.156-160. Роберт Даль приходит к соглашению как с Михельсом, так и с другими теоретиками, которые рассматривают господство меньшинства как conditio sine qua non общества в территориально крупных странах; там же, s.265-279.
22. Смена Ленина на Сталина представляет собой редкий случай успешного перехода от одной к другой "великой" личности. Современный пример наследования при тоталитаризме - смена Ким Ир Сена на сына Ким Чен Ира.
23. Karl Loewenstein. Verfаssungslehre. Tubingen, 1969 (2 издание), s.153ff.
24. Там же, s.153.
25. См. также Artur Preisner. Sozialistische Grundrechtskonzeption в: Gerrit Manssen/Boguslaw Banaszak (изд.), "Grundrechte im Umbruch: Das Beispiel von Polen und Deutschland", Берлин в 1997, s.9-17.
26. Norman Davies. Europe. A History. Oxford/New York, 1996, Appendix III/The Dictatorship of Inter-War Europe 1917-1939, p.1320.
27. О "третьей волне" демократизации говорил, как известно, сначала Сэмюэль Хангингтон (см.: The Third Wave. Democratization in The Late Twentieth Century, Norman, Оклахома, 1991). Но этот обычно цитируемый оборот весьма преждевременен даже для тех государств, где идут процессы демократизации, не говоря уже о тех, где их нет. Он внушает эмпирически не доказуемую идентичность перехода к демократии поставторитарных и посттоталитарных государств.
28. Giullermo O'Donnell. Delegative Democracy в: Larry Diamond/Marc F. Platter (Hrsg.), The Global Resurgence of Democracy, Балтимор/Лондон, 1996 (2 издание), p.94-108.
29. Там же, p.95.
30. По O'Доннеллу, народ персонифицирует президента с нацией, у него в управлении полностью развязаны руки. Там же, p.98ff.
31. Там же, p.95.
32. См. также Jerzy Mackow. Parlamentarische Demokratie und Autoritarismus. Erfolge und Mi?erfolge der postkommunistischen Verfassunggebung. Гамбург, 1998, s.16.
33. Собственно говоря, Даль с помощью четко понимаемого термина полиархии хотел уточнить шаткое понятие демократии, чтобы выявить практическую относительность аналитического решения вопроса о том, достигла ли политическая система демократической ступени развития (Dahl, указ соч., p.117). Даль понимает полиархию как систему, более всего приближенную к демократическому идеалу в общественной практике. Полиархия представляет собой систему, где до сих пор наиболее последовательно соблюдается (никогда полностью не выполнимый) критерий демократического процесса ("democratic process"): "effective pariticipation", "voting equality в the decisive stage", "enlightened understanding", "control of the agenda", "inclusion" (там же, p. 221ff.). В то же время в другом месте Даль делает различие между "full polyarchies", "polyarchies with minor restrictions" и "quasi- polyarchies (major restrictions)", не называя, впрочем, признаки этого различия. Там же, p.241.
34. Семь институтов - это избираемые депутаты, свободные и корректные ("fair") выборы, всеобщее активное избирательное право, пассивное избирательное право, свобода выражения мнения, информационная свобода, право на объединения. Там же, p.221.
35. Сверх этого там же, p.244-264.
36. Merkel, указ соч., с.33. Claus Offe говорит со ссылкой на "политологов" именно о "дефективной" демократии, см.:"Wenn das Vertrauen fehlt", в: "Die Zeit" от 9 декабря 1999 г.
37. Gunnar Myrdal. Asiatisches Drama. Eine Untersuchung uber die Armut der Nationen. Франкфурт-на-Майне, 1980
38. См. Emest Gellner, "Nations and Nationalism", Ithaka/New York в 1983, p.3f. Под эту классификацию государств попадают и султанаты, которые рассматривались учеными, начиная с Вебера до Линца и Стефана Гюнтера, как самостоятельный тип форм правления (наряду с вышеназванной триадой и посттоталитаризмом). Султанат характеризуется связью общественного и частного владения правителя, отсутствием норм права, слабой институциализацией и подчинением всех подданных и институтов произволу властей. Сравните: "Democratic Transition and Consolidation in Southern Europe, with Reflections on Latin America and Eastem Europe" в: Gunther/Diamandouros/Puhle (Hrsg.), там же, s.77-123, s.82.
39. См. также Witold Morawski. Zmiana instytucjonalna. Warszawa, 1998, p.54ff.
40. Ситуация в ГДР и Польской народной республике в 80-е годы относится, соответственно, к скрытому и открытому вариантам системного кризиса.
41. Речь идет при этом о неписаном соглашении, основанном, с одной стороны, на обязательстве общества быть послушным по отношению к государству ("государственному обществу"), с другой - на обещании власти учитывать приемлемые пожелания управляемых. Если управляемые не достигают квази-консенсуса, то возникает угроза восстановления господства открытого террора. См. также Mackow, "Die Konstruktion...", s.68ff., Anm. 94, s.70.
42. Michael Chege пишет в этой связи о шансах демократии в Африке: "Yet if we are correct that Africa's most common political problem is lack of consensus on the fundamental content of democracy and the inviolability of the most basic state institutions, then the continent's democratic activists should first and foremost cultivate a constituency that supports the content and goals of liberal governance and affirms the social benefits of following its rules" - ders., Between Africa's Extrems в: Diamond/Platter (eds.), там же , с. 350-357, с.353.
43. Концепция полиархии Роберта Даля, к сожалению, не согласуется с конституционным и правовым государством как предпосылкой полиархии, хотя при перечислении учреждений полиархии Даль, с одной стороны, подчеркивает, что контроль над политическими решениями правительства должен быть "constitutionaly [выделение - J.M.] vested in elected officials", с другой - отмечает право граждан обращаться к альтернативным источникам информации, которые должны быть "protected by law". Dahl, там же, p.221.
44. Huntington, там же; Adam Przeworski, Democracy and the Market. Political and Economic Reforms в Eastern Europe and Latin America. Cambridge, 1991.
45. Huntington, там же, p.12f.
46. Linz/Stepan/Gunther, a.a. O., p.116.
47. Mackow. Der Wandel..., s.1348.
48. Это различие подчеркивалось Winfried Steffаni. См. Gesellschaftlicher Wandel als Herausforderung von Demokratie und Parteien. Wiesbaden, 1997, s.223.
49. Выражение "что-нибудь еще" (something else) взято из Giullermo O'Donnell и Philippe C. Schmitter. Transitions from Authoritarian Rule. Tentative Conclusions about Uncertain Democracies (with a foreword by Abraham F. Lowenthal). Балтимор/Лондон, 1993 (4-е издание), s.3.
50. В отличие от большинства политологов, занимающихся сравнением политических систем, O'Доннелл указывает на тесную связь демократической консолидации с институциализацией демократии.
51. Mackow. Der Wandel..., s.1364f.
52. Сегодня это делается принципиально из низких, недостойных побуждений, например, чтобы захватить новые рынки.
53. О различии между тоталитаризмом навязанным ("eingesetzt") и внутреннего происхождения см. Mackow. Die Krise..., s.78ff.
54. Владимир Пастухов. Будущее России вырастает из прошлого. Посткоммунизм как логическая фаза развития евразийской цивилизации". // ПОЛИС, 1992, №№ 5-6, с.59-75.
55. Например, Barry Sautman. The Devil to Pay. The Debate and The Intellectual Origins of Yeltsin's "Soft Authoritarianism", в: "Communist and Post - Communist Studies", 1995, №1, p.131-151. Саутман анализирует возникшие еще при Горбачеве мысли о преобразовании Советского Союза в авторитарную систему, а также проводит аналогию между авторитаризмом южноамериканских стран и режимом Ельцина.
56. См. например: M. Н. Афанасьев. Клиентелизм и российская государственность. Москва, 1997; Владимир Пастухов. Российское демократическое движение: путь к власти. // ПОЛИС, 1992, №№ 1-2, с.8-16.
57. Как это делает В. Меркел относительно России, Болгарии, Албании и Хорватии. - a.a. O., s. 386.