Наталия ВАРЛАМОВА,
кандидат юридических наук,
старший научный сотрудник Института государства и права РАН

ПРАВОВОЙ НИГИЛИЗМ: ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ: И БУДУЩЕЕ РОССИИ?

В статье Кэтрин Хендли довольно точно описан свойственный современной России характер взаимоотношений общества, государства и граждан с правом, точнее, с законом, ибо автор, по крайней мере, имплицитно, придерживается позитивистской традиции, не различающей эти феномены.

Кэтрин Хендли показывает, что, несмотря на принятие за последние годы законов и учреждение институтов, в целом позволяющих защищать свои права и разрешать возникающие конфликты, граждане и организации (в том числе коммерческие) относятся к этим новациям с изрядной долей скептицизма, не умеют пользоваться предоставленными им возможностями, по-прежнему предпочитая официальным (законным) способам обеспечения своих интересов неформальные, спектр которых весьма широк: от переговоров с контрагентами до силового давления покровительствующих властных структур или преступных группировок.

В российской юридической науке такое состояние общественного сознания принято называть правовым нигилизмом. В рамках широко распространенной трехкомпонентной структуры социальной установки (attitude) он характеризуется юридической некомпетентностью (отсутствием правовых знаний), негативной оценкой права (отрицанием его социальной ценности как наименее эффективного способа регулирования общественных отношений), распространенностью навыков и стереотипов неправового и противоправного поведения.

Правовой нигилизм, по сути, есть правовое отчуждение; происходит как бы отторжение права, общество стремится обойтись без него. Здесь неизбежно возникает вопрос: а что, собственно, отторгается? Обычно ответ полагают само собой разумеющимся. Но это далеко не так.

В европейской правовой мысли в наиболее общем виде различают (и противопоставляют) два типа правопонимания: юридический позитивизм и естественно-правовую школу. Сторонники первого направления видят в праве совокупность норм, содержащихся в законах и иных нормативных актах, исходящих от государства и защищаемых от нарушения его властью (легистский, или законнический, позитивизм), или, что во многом то же самое, принудительный порядок общественных отношений (социологический позитивизм). Во всех своих разнообразных течениях позитивизм неизменно уклоняется от субстанционально-ценностного обоснования права [1], полагая такую задачу ненаучной [2] и усматривая его основное отличительное свойство в обеспеченности государственным принуждением.

Естественно-правовая школа, напротив, стремится дать содержательное обоснование устанавливаемого правом порядка, то есть найти некое надпозитивное право, выступающее по отношению к праву позитивному в качестве критерия его правовой (или неправовой) оценки и оправдания.

В самом общем виде предполагается, что правопорядок должен быть справедливым. Справедливость, в свою очередь, может увязываться как с некими партикулярными представлениями о должном, "хорошем", "правильном" (определенной системой религиозных или светских моральных ценностей), так и с требованиями всеобщности, общеприемлемости, равной для всех "выгодности" правопорядка. В последнем случае базовой ценностью, обеспечиваемой правовым регулированием, признается личная свобода, а основным регуляционным принципом - формальное равенство всех участников социального общения, позволяющее, говоря словами И.Канта, совместить произвол (свободу) одного лица с произволом (свободой) другого с точки зрения всеобщего закона свободы. Подобный тип правопонимания в российской юридической науке был назван либертарным, а основная заслуга в его теоретическом обосновании принадлежит В.С.Нерсесянцу [3].

Представляется, что именно данная трактовка права указывает на его собственное специфическое содержание как особого, отличного от всех иных, социального регулятора. В этом качестве право начинает функционировать в эпоху разложения первобытнообщинного строя, когда достигнутый уровень развития производства, обеспечивший излишек продукта и возможность его индивидуального присвоения (частной собственности), позволил отдельному человеку эмансипироваться от общности и притязать не только на жизнь, но и на свободу, определенную автономию, самореализацию. Наиболее полное развитие и доминирующее влияние правовая регуляция получает в тех обществах, где господствует частная собственность и товарно-денежные отношения. Причем история показала, что правовая регуляция (социальные отношения, основанные на свободе и формальном равенстве их участников) оказалась наиболее эффективной, и сегодня она проникает во все культуры, укрепляется и постепенно вытесняет (по крайней мере, из сферы хозяйствования) иные социальные нормы.

Данный краткий теоретический экскурс потребовался нам для ответа на вопрос, что именно отторгается обществом, где утвердился правовой нигилизм. Речь может идти, по меньшей мере, о трех "нигилизмах": легистском, когда господствует негативное отношение к действующему законодательству и распространены навыки незаконного (как вне, так и противозаконного) поведения; социологическом, когда люди полагают реально действующий правопорядок (который далеко не всегда совпадает с предписаниями законов) неправильным и несправедливым; и, наконец, собственно правовом нигилизме, когда свобода и формальное равенство участников социального взаимодействия не воспринимаются массовым сознанием как базовые ценности и основополагающие принципы законодательного регулирования, отсутствуют навыки и желание строить отношения на их основе.

Постсоветской России свойственны все три "нигилизма". Почему так получилось?

Вообще, формирование "трехмерного" правового нигилизма напоминает цепную реакцию. Господство юридического позитивизма, отрицающего необходимость ценностного оправдания устанавливаемого законом порядка (это обычно бывает обусловлено политико-экономическими обстоятельствами), приводит к тому, что закон утрачивает правовое содержание, а потому и не воспринимается как средство защиты своих прав и интересов, исчезают всякие стимулы к его соблюдению, уважению и защите. Постепенно складывается своеобразный внезаконный порядок - реальная структура общественных отношений, возникающая в результате взаимодействия различных социальных сил, что оказывается удобным и для государства, которое, обладая наибольшими возможностями навязать обществу желаемый им порядок, освобождается от необходимости следовать им же установленным правилам. Закон становится вещью сугубо формальной, в практической жизни малополезной, а потому общество его не знает, не ценит и игнорирует (легистский нигилизм).

В свою очередь, фактический порядок общественных отношений, имеющий сугубо силовое обоснование, тоже воспринимается как несправедливый (социологический нигилизм).

Одновременно жесткие внешние требования системы неизбежно интериоризируются людьми. Психологи давно установили, что, "приспосабливаясь к социальным условиям, человек развивает в себе те черты, которые заставляют его желать действовать так, как он должен действовать" [4]. Социальный порядок, не признающий право, вытесняет его из ценностной системы общества. Люди привыкают действовать (и мыслить) в узких рамках допустимого поведения. В общественном сознании ценность свободы вытесняется порядком и стабильностью, формальное равенство - равенством социальным (уравниловкой), личность - коллективизмом (все той же уравниловкой, но уже не в материальном, а в духовном аспекте - людям надлежит не только получать поровну, но и самим быть одинаковыми). Утрачивается связь права с личностью, которая, по словам Р.Иеринга, "придает всем правам, какого бы рода они ни были, несоизмеримую стоимость" [5]. Собственно правовым нигилизмом на уровне обыденного сознания замыкается порочный круг.

Именно такой процесс и наблюдался на протяжении практически всей российской истории. Неслучайно известный американский историк Р.Пайпс определил Россию как "вотчинное государство", в котором "право суверенитета и право собственности сливаются до такой степени, что делаются неотличимыми друг от друга, и где политическая власть отправляется таким же образом, как экономическая" [6]. В России никогда не было подлинно свободных (независимых от власти) собственников, заинтересованных в правовом характере взаимоотношений между собой и с государством. Медленное поступательное движение к свободе и праву, сильный импульс которому дали "великие реформы" 60-70-х годов XIX века, было прервано Октябрьской революцией и установленным в ее результате жестким тоталитарным режимом.

Кэтрин Хендли абсолютно верно обозначает причины правового нигилизма в Советском Союзе - ненадлежащее качество законов и политизация юридических институтов (я бы сказала - их неправовой характер) и отсутствие частной собственности. А далее - недоумевает и пытается разобраться: почему, когда эти проблемы сняты, россияне продолжают отказываться от использования "правильных законов"?

Ошибка здесь заключается в самой исходной посылке. Ведь "решение проблемы" образует отнюдь не конституционное признание частной собственности, а ее реальное обособление от власти.

После социализма частная собственность может возникнуть только в результате широкомасштабной приватизации бывшего "народного достояния". Осуществлять ее будет, разумеется, государство. Причем если интересам государства как всевластного аппарата приватизация явно не отвечает, то отдельные его представители не прочь использовать рычаги государственной власти, чтобы обрести собственность, то есть обеспечить себе переход в слой, господствующий на иных (экономических) основаниях. В условиях постсоциализма государственная власть - главный инструмент "первоначального накопления капитала". Поэтому приватизация пойдет в системе координат, гарантирующей, с одной стороны, сохранение государственного контроля над значительным объемом собственности, а с другой - личное обогащение чиновников.

В итоге в России, в принципе, есть частная собственность, но нет свободных собственников, а вместе с ними нет и гражданского общества, только в рамках которого и возможно правовое общение. В нормальном варианте государство является институцией гражданского общества. В России же гражданское общество - институция государства. Оно фактически создано властью. Ведь именно государство "разрешило" не только частную собственность, но и другие структурные составляющие гражданского общества: независимые средства массовой информации, общественные объединения и т.п., естественно, оставив за собой рычаги контроля и управления (далеко не всегда правовые).

И сегодня государство выступает в обществе основным дистрибьютером свободы и собственности (как бывшего народного достояния, так и вновь созданной стоимости). В таких условиях, даже если государственный аппарат формируется исключительно из ангелов, коррупция оказывается неизбежной. Кристиан Лаки в предпринятом им сравнительном исследовании [7] подчеркивает, что коррупция - обычное явление для экономики переходного периода, и одновременно проводит существенное различие между хищениями государственных ресурсов в Америке времен становления ее государственности и в современной России. В Америке первичное распределение государственных богатств, также весьма далекое от требований законности и справедливости, создало слой собственников, действующих на внутреннем рынке и потому заинтересованных в стабилизации правопорядка и росте благосостояния потребителей своей продукции. В России новая политическая и экономическая элита проводит политику "выкачивания" средств из национальной экономики, нимало не беспокоясь о ее состоянии. Примечательно, что завершается статья риторическим вопросом: "Интересно, происходила бы утечка капитала из Америки XVIII-XIX веков, если бы в то время существовала возможность электронного перевода денег на секретные европейские счета?" К счастью (для Америки), история не знает сослагательного наклонения.

Кэтрин Хендли справедливо усматривает источник большинства российских проблем в том, что реформы начались и осуществлялись "сверху". А как еще может реформироваться тоталитарный режим, не допускающий никаких неподконтрольных власти институтов, жестко подавляющий любые проявления несанкционированной активности? Только извне. Именно таков опыт ХХ века. Трансформация фашистских режимов, потерпевших поражение во Второй мировой войне, была достаточно быстрой и успешной потому, что проводилась державами-победителями. В более мягкой форме подобное наблюдается сегодня в странах Центральной и Восточной Европы. Их транзитивные процессы тоже имеют весьма существенную внешнюю составляющую. Они были инициированы советским руководством и проходят под жестким контролем западных государств. Стремление как можно скорее интегрироваться в общеевропейские структуры, усиливаемое страхом перед "непредсказуемым соседом", заставляет их элиты строго придерживаться принятых там "правил игры". Неслучайно в тех странах, где в силу ряда культурно-исторических причин нас "боятся" меньше, преобразования идут не так успешно. (Не следует забывать, что и социализм в Восточной Европе был не столь длительным и тотальным.)

Россия демонстрирует уникальный процесс самореформирования тоталитарной системы. Конечно, нормы и институты, заимствованные на Западе, будучи пересаженными на российскую почву, часто выглядят нелепо. Но принятие законов, адекватных реально существующим отношениям, означает консервацию неправового характера последних. Одновременно неуместны и требования большей скорости и радикальности реформ (полный отказ от социальных гарантий, люстрация и т.п.). При отсутствии внешнего давления и внешней угрозы подобная политика способна спровоцировать гражданскую войну, в лучшем случае в холодном варианте.

После тоталитарного блокирования естественного социально-экономического развития восстанавливать нормальные общественные структуры приходится искусственно. А любое заимствование всегда чревато серьезными искажениями. Думается, господство юридического позитивизма в странах континентальной Европы, среди прочего, было обусловлено и тем, что их правовые системы сформировались в результате рецепции римского права. Это породило иллюзию, будто власть способна обеспечить реализацию не только норм, успешно действовавших в сходных социальных ситуациях, но и вообще любых правил, представляющихся ей наиболее целесообразными. Показательно, что в странах англосаксонской правовой семьи, не воспринявших римские конструкции, а пришедших к аналогичным самостоятельно, позитивизм никогда полностью не порывал с естественно-правовым началом (надлежащей правовой процедурой), потому и не дошел до своего логического завершения, воплотившегося в фашистском и коммунистическом законодательстве.

"Азиатские тигры", "импортировавшие" с Запада формы организации экономики, уже почувствовали, что они плохо вписываются в существующий культурно-политический контекст. Не удастся избежать серьезных проблем и молодым демократиям Центральной и Восточной Европы. Восточноевропейский конституционализм, в отличие от западного, не вырос из потребностей взаимодействия свободных собственников, а был учрежден "на пустом месте" и теперь сам должен создавать свою базу (этих самых свободных собственников).

По сути, Кэтрин Хендли призывает российское государство и дальше выступать в роли демиурга гражданского общества: поднять качество законопроектной работы, совершенствовать правоприменительную практику в специфических условиях переходного периода, шире привлекать к законотворчеству граждан и их объединения и, самое главное, не нарушать им же самим установленные нормы. Все правильно. Вот только наивно (хотя и в духе свойственного России патернализма) ждать этого от государства.

Подлинный правопорядок не устанавливается государством, а складывается в недрах гражданского общества, члены которого на собственном опыте убедились, что лишь так они могут гарантировать свою свободу, безопасность и собственность. Самоограничение государства правом никогда не будет до конца последовательным и безусловным, если за правом не стоит гражданское общество, породившее и защищающее его.

Российское государство (в совсем недавнем прошлом - тоталитарное государство) сделало для формирования гражданского общества максимум того, что можно было от него ждать. Теперь дело за гражданами. А государство будет им только мешать: не защищать свободную конкуренцию, а препятствовать ей, финансово-административными мерами "привязывать" к себе бизнес и прессу, развивать не судебные, а административные способы разрешения конфликтов и т.п. Вспомним, что и на исходе средневековья гражданское общество утверждалось в борьбе с абсолютной властью. Сейчас в России нет значимых социальных сил, способных противостоять государству, но уже созданы условия для их появления. И есть шанс, что правовой нигилизм не станет нашим будущим.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. ":Всякое произвольное содержание может быть правом. Не существует человеческого поведения, которое как таковое - в силу своего содержания - заведомо не могло бы составлять содержание правовой нормы" (Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Сборник переводов. Вып.2. М., 1988, с.74).

2. Юридический позитивизм, как и философский позитивизм в целом, исходит из того, что "предметом научного познания не может быть явление, о котором говорится, что оно существует за пределами всякого возможного опыта" (Там же, с.102).

3. См., напр.: Нерсесянц В.С. Право и закон. М., 1983; Нерсесянц В.С. Наш путь к праву. От социализма к цивилизму. М., 1992; Нерсесянц В.С. Право - математика свободы. М., 1996 и др.

4. Фром Э. Характер и социальный процесс. // Психология личности. Тексты. М., 1982, с.51.

5. Иеринг Р. Борьба за право. М., 1874, с.37.

6. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993, с.39.

7. Лаки К. Хищение государственных ресурсов в Америке XVIII-XIX веков и в современной России. // КПВО, 1998, №1 (22), с.49-58.

Впервые опубликовано в журнале:
Конституционное право: Восточноевропейское обозрение, 2000, №1(30)